Рэйчел Бинленд - Флоренс Адлер плавает вечно [litres]

Гусси посмотрела на подиум, где собрались победители прошлого года – трое мужчин и две женщины. Они собирались объявлять награды? Раздавать медали? Гусси остро почувствовала отсутствие Флоренс и потянулась за рукой Анны, рассчитывая на нежное согласное пожатие.

Но Анна не обратила никакого внимания на Гусси, и ее рука безвольно болталась. Анна смотрела на Стюарта, а когда Гусси обернулась к нему, она поняла, что его взгляд, грустный и немного растерянный, был обращен к Анне.

Конечно же, Стюарт не влюбился в Анну? По мнению Гусси, Анна не была такой уж приятной. В тот день на пляже Стюарт уверил ее, что она может выйти замуж за кого-то своего возраста, но ни слова не сказал о себе. Она даже не подумала, что Стюарт может влюбиться первым, прежде чем Гусси подрастет. Ее сердце начало гулко биться в груди, и она присела на корточки на песок, чтобы привести мысли в порядок.

Гусси так глубоко ушла в свои мысли, что могла бы пропустить все речи, не упомяни кто-то имя ее тети. Флоренс Адлер. Она подняла глаза на подиум. Что сказал человек с мегафоном? Теперь он просил всех склонить головы и объявил минуту молчания.

– Что он сказал? – прошептала Гусси, поднимаясь на ноги.

– Он сказал, что комитет хочет почтить память Флоренс.

– И что это значит? – спросила она, потирая щеку, которую все еще щипало.

Анна уже тянула ее за руку в сторону квартиры.

– Это значит, что все знают.

Когда Анна и Гусси ушли смотреть показательный заплыв, а Айзек спешно сбежал, Эстер помыла, вытерла и убрала оставшуюся после завтрака посуду.

Через две недели арендаторы уедут обратно в Филадельфию, и они с Джозефом вернутся в дом на Атлантик-авеню. Несколько лет Джозеф настаивал на том, чтобы купить в квартиру отдельный набор сковородок и кастрюль, несколько мисок и тарелок, даже простыни и полотенца. Но каждое лето, когда наступала пора съезжать с квартиры, Эстер все паковала. Она предпочитала верить, что к следующему году они смогут отказаться от дохода со сдачи дома и наслаждаться летним ветерком с собственного крыльца.

Эстер знала, что никогда не сможет пережить смерть Флоренс, – не по-настоящему, – но если она сможет отдалиться от квартиры, где так недавно жила ее дочь, она будет способна мыслить яснее. К сентябрю она уже вернет Гусси родителям, а Анна съедет. Эстер жаждала пустого дома и больше всего возможности побыть наедине с горем.

– Джозеф, – обратилась она в сторону гостиной, где, как она знала, муж прятался за газетой. – Ты не сходишь вниз и не принесешь мне несколько ящиков?

Она прислушалась, но в ответ не раздалось даже шуршания газеты.

– Я подумала, что стоит упаковать вещи Флоренс.

Он все еще не ответил ей – она была уверена, что ее просьба его удивила, – но мгновением позже она услышала щелчок замка и шаги по лестнице. Она вошла в комнату, которую когда-то делили ее дочери, пытаясь не обращать внимания на то, что теперь ее занимала только Анна.

Эстер сделала глубокий вдох и начала открывать ящики комода Флоренс. Она стала вытаскивать одежду, нижнее белье и купальники и кучами переносить на кровать, где могла рассмотреть вещи поближе. В груде одежды она зацепилась взглядом за старый купальник Флоренс из клуба «Амбассадор» – такой потрепанный, что черная шерсть казалась серой. Она прижала его к лицу и задумалась обо всей этой одежде. Что с ней делать? Оставить? Она сомневалась, что Фанни сможет влезть хоть во что-то. Не после второго ребенка. Она поправила себя – третьего ребенка. У Анны была тонкая талия, наверное, она могла втиснуться почти во все, но Эстер и думать не хотела, чтобы отдавать ей вещи Флоренс.

Джозеф появился в дверях со стопкой из трех пустых ящиков. Он поставил их на пол возле кровати Флоренс.

– Тебе нужна помощь?

Эстер положила купальник на верх комода и оглядела комнату. Ей нужна была ее дочь. Она хотела было сказать это ему, но остановилась просто на «я справлюсь».

Она перенесла один ящик на кровать, взяла неглиже, сложила его заново и убрала на дно. Неужели Джозеф так и планировал торчать в дверях весь день? Она хотела, чтобы он оставил ее одну, но, к ее разочарованию, он подошел к комоду, открыл ящик и достал пару мотоциклетных очков, которые Флоренс надевала во время своего заплыва вокруг острова.

– Хитрая была идея, – сказал он. – Обмакнуть их в парафин. – Воск начал отходить большими хлопьями, и он оторвал от кожи приставший кусочек.

Эстер коротко вздохнула.

– Не сильно ей это помогло.

– Она проплыла вокруг острова Абсекон.

– И это должно меня радовать?

– Это радовало ее.

Эстер обеими руками уперлась в ящик перед собой.

– Ты бы поступил так же еще раз? – осторожно спросила она. – Научил ее плавать, поддерживал ее тренировки и участие в соревнованиях? Зная, как все закончится.

– Конечно нет. – Он обошел кровать, взял чулки и начал их складывать. Ее сердце сжалось. Он явно не собирался уходить.

– Не так. – Она взяла в руки пару таких же чулок, что он держал в руках. – Сначала сложи их вдвое. Затем сверни.

Джозеф посмотрел на нее с такой жалостью, что она едва не закричала, но сделал, как она велела.

Он свернул еще три пары, прежде чем снова заговорить.

– Разве тебе даже самую малость не нравилось смотреть, что она могла сделать в воде?

Эстер развернула сложенные Джозефом чулки и сложила их по-своему. Нравилось ли Эстер смотреть, как плавает Флоренс? Ей определенно никогда не нравилось чувство беспомощности, овладевавшее ей каждый раз, когда дочь оказывалась на открытой воде. Но отчасти Эстер все-таки наслаждалась триумфами Флоренс. Ей нравилось жаловаться зеленщику, что дочь их по миру пустит. Он взвешивал связку бананов или пакет блестящих апельсинов и сочувственно прищелкивал языком. Ей нравилось, как матери более юных девочек из клуба «Амбассадор» всегда спрашивали при встрече с Эстер, как шли дела Флоренс в Уэллсли. Эстер по памяти зачитывала им письма Флоренс, прекрасно зная, что новости передадут девочкам из команды. Может, встретившись с этими женщинами теперь, она попросит держать своих драгоценных дочек подальше от воды. Флоренс на это закатила бы глаза.

– Мне тоже позволено по ней скучать, – тихо сказал Джозеф.

Эстер почувствовала, как внутри нее поднимается гнев. Как смел Джозеф выворачивать этот момент наизнанку, превращая его во что-то совершенно иное? Слова вылетели до того, как она успела их обдумать:

– По крайней мере, у тебя осталась Анна.

Джозеф недоуменно взглянул на нее.

– Что ты имеешь в виду?

– Как же ты это сформулировал? – Она швырнула свернутые чулки в ящик и подошла к комоду Анны, выдернула нижний ящик и схватила толстую стопку бумаг.