Чжан Юэжань - Кокон [litres]

С тех пор одноклассники стали со мной дружить. Как будто история с дедушкой помогла им простить вину моих бабушки и папы. На переменках меня даже звали вместе погулять, а на уроках физкультуры бросали мне волейбольный мяч.

Но это славное время длилось недолго. Скоро мой обман раскрылся. Как-то утром я зашел в класс и ко мне с загадочной улыбкой подскочила одноклассница:

– Мой дедушка говорит, что твой дедушка не участвовал ни в какой Корейской войне… Его избили во время борьбы и критики во имя “культурной революции”, тогда он потерял сознание и превратился в растение…

– Врешь!

– Дедушка говорит, что его за дело критиковали…

– Ты все врешь! – Я зажал уши и выбежал из класса.

После уроков двое одноклассников догнали меня, заступили дорогу и стали кривляться, они растягивали глаза и высовывали языки, изображая живой труп.

– Мой дедушка – живой труп! – с серьезным видом говорили они, передразнивая мой голос. – Но он герой. Он отважно бил врага на Корейской войне… – На этих словах мальчики согнулись пополам от смеха.

С того дня “дедушка-растение” превратился для моих одноклассников в анекдот. Чтобы не вспоминать об этом происшествии, я долгое время обходил стороной стационарный корпус, когда заглядывал к тете на работу. И поклялся себе, что больше не ступлю на порог триста семнадцатой палаты. Я и в самом деле затаил обиду на дедушку. Он мог бы превратиться в растение, доблестно сражаясь на фронте. Но я не стал выяснять у тети, что же все-таки случилось с дедушкой во время этой самой “великой культурной революции”. Неважно, все равно никакой он не герой. Я даже решил, что дедушка никчемный, наверняка он был слабак и ничегошеньки не умел, раз позволил людям превратить себя в такое нелепое существо.

Ты говорил сейчас про отсчет судьбы, что в жизни каждого человека наступает время, когда судьба набрасывает на него узду. Наверное, у меня это случилось в восемь лет. Той осенью папа уехал из Цзинаня в Пекин. И с тех пор у меня больше не было семьи.

На самом деле папа ничего не смыслил в бизнесе, просто понадеялся на помощь двоюродного брата, с которым был едва знаком. Младшая сестра бабушки еще в молодости уехала в Пекин, там вышла замуж и родила детей. Этот двоюродный брат был ее старшим сыном, в нашем семействе он всегда выглядел чужеродно. Плохо учился, нигде не работал, только болтался целыми днями в компании таких же бездельников, а промышлял перекупкой. Для моего дедушки слова “перекупка” и “жульничество” были синонимами, поэтому нетрудно представить, какое потрясение ему принесла новость о том, что папа тоже занялся перекупкой. В глазах дедушки это было непростительным падением.

“Жулик”, “барыга”, “челнок” – я терпеть не могла, когда они так называли папу. Про себя каждый раз поправляла: нет, он бизнесмен, то есть купец. В 1990 году оба эти слова звучали еще по-книжному благородно. На самом деле я ни разу не встречала ни бизнесменов, ни купцов, а люди, торговавшие возле школы рисовыми палочками и наклейками с героями мультфильмов, не считались, это были простые лоточники. Слово “купец” я знала из сказок, там героинями часто становились дочери купцов, они жили в роскоши, почти как принцессы, и хотя красота и наивность приносили таким девушкам некоторые неприятности, в конце всегда появлялся красивый и отважный мужчина, который спасал героиню от опасности. Всех этих девушек ждала прекрасная судьба, которую не могли омрачить никакие напасти, как если бы их отцы загодя подкупили Бога своими деньгами. И я очень радовалась, что тоже стала “дочерью купца”, будто это переносило меня в другую, прекрасную жизнь.

Из Пекина папа звонил нам раз в неделю. В воскресенье вечером мы с мамой отправлялись в магазинчик рядом с домом ждать его звонка. Сам он тоже пользовался общим телефоном, поэтому мы договаривались, что он позвонит в шесть. Но папа не отличался пунктуальностью и всегда немного опаздывал. Нам было неудобно стоять в магазине просто так, поэтому мама покупала какую-нибудь мелочь вроде пастилок или медальонов из боярышника. Мне больше нравились медальоны, их хватало надолго. Завернутые в бумажный конвертик, они напоминали стопку монет по пять фэней [36] Фэнь – самая мелкая монета, сотая часть юаня. . Я бережно держала такую монетку на языке, высасывая из нее сладкий краситель, пока она не начинала крошиться. Я старалась растянуть удовольствие, словно у меня в руках монеты, которые нужно бережно тратить. И каждый раз загадывала, на каком по счету медальоне зазвонит телефон. Однажды я потратила все “монетки”, но он так и не зазвонил. Мы с мамой прождали в магазине до самого закрытия и на ноющих ногах отправились домой. Но даже если бы он позвонил, я бы просто повторила то же самое, что и каждый раз: “Папа, как твои дела? У меня все хорошо, не беспокойся, я буду слушаться маму”.

Дул холодный ветер, мы медленно возвращались домой. Язык у меня онемел от сладкого, задние зубы ныли. Несказанные слова разрастались внутри, вспучивая сердце. Нетвердой походкой к нам подошел пьяный, сощурившись, оглядел мою маму, раскинул руки и загородил ей дорогу. Мама заметалась, кое-как оттолкнула пьяного, схватила меня за руку и понеслась вперед. Бежали мы долго, потом наконец встали отдышаться под фонарем. Я смотрела на маму с ненавистью, как будто она чем-то предала моего папу.

Когда я выросла, такие медальоны из боярышника почти исчезли. И я забыла, как стояла той зимой в магазине и рассасывала их в ожидании телефонного звонка. А вспомнила благодаря одной незнакомой женщине. Летом прошлого года я договорилась встретиться с другом, он опаздывал, мобильник у меня разрядился, и я подошла к придорожной телефонной будке. Под пластиковым козырьком стояла женщина. На ней было синтетическое платье с высокими плечиками, какие носили много лет назад, седые волосы висели по плечам, взгляд блуждал. Она сняла трубку, раскрыла ладонь, осторожно вытащила медальон из розовой обертки, бросила его в щель для монет и набрала 119 [37] 119 – экстренный номер пожарной службы. .

– Горим, – тихо сказала она, затем повесила трубку и скрылась в сумерках, сжимая в руке розовый пакетик.

С уходом зимы воскресные телефонные звонки сошли на нет. Потому что папа начал ездить в командировки в Россию, а на поезде дорога до Москвы занимала целую неделю. Мы могли созвониться, только когда он возвращался в Пекин. Весной мама тоже уехала в Пекин: папе нужен был помощник. Меня отправили жить к дедушке. Это придумала бабушка, так она хотела наладить отношения между дедушкой и папой, к тому же у дедушки жила и Пэйсюань, а она могла хорошо на меня повлиять. Воочию увидев папино падение, бабушка считала, что мне крайне необходим хороший пример для подражания. Папа не хотел быть обязанным своим родителям, но другого выхода не оставалось, на каждую поездку в Москву уходило по две недели, они при всем желании не могли взять меня с собой. В итоге он согласился, но с условием, что будет ежемесячно перечислять бабушке плату за мое содержание.