Чжан Юэжань - Кокон [litres]

Я так ни разу и не побывала ни в поезде К-3, ни в Москве. Поэтому те образы уцелели и выросли вместе со мной. Наверное, это трудно представить, но при слове “Сибирь” у меня к глазам подступают слезы, оно всегда наводит меня на мысли о конце. Папа умер не в Сибири, но когда я вспоминаю его смерть, перед глазами расстилается безбрежное белое поле, а в ушах раздается легкий звон, как будто рельсы дрожат под колесами поезда.

Поезд К-3, курсировавший между Москвой и Пекином, вместил в себя последние годы папиной жизни. В холодной России поезд – метафора судьбы, и дух Анны Карениной до сих пор бродит там по перрону. Впервые прочитав эту книгу, я подумала, что могла бы встретить Анну, если бы поехала с папой в Россию. Жаль, тогда я еще ничего о ней не слышала и при встрече не узнала бы. Но сейчас я обязательно подошла бы и спросила у нее, что же такое душа.

Последняя папина поездка в Советский Союз случилась в ноябре 1993 года. Огромное тело этой страны к тому времени с грохотом рухнуло, флаг спустили и спрятали в дальнем углу, серп и молот на нем начали покрываться ржавчиной, и только через месяц двуглавый орел Византийской империи вновь взлетел на государственный герб. А в этот последний месяц люди лежали среди родных руин, прятались в психоделически долгих ночах, гнали дурной самогон, справляя тризну по большевизму. Папа приехал туда, когда его собственная жизнь почти подошла к концу, наверняка он разделил боль и смятение этих людей, потому что сам он был таким же – человеком, который ни во что больше не верит.

Но это просто мое воображение. Смешно, да? Я спрашиваю, потому что когда-то рассказала то же самое Тан Хуэю, и он ответил, что эта история столь же трогательна, сколь и смешна.

– Я кое-что заметил, – сказал Тан Хуэй. – Ты всегда пытаешься связать жизненный путь своего отца с какими-то глобальными историческими событиями, как будто только в этом случае его жизнь обретает смысл. И, не находя таких событий в китайской истории, ищешь в истории других стран. Ты можешь хоть ненадолго отвязать его судьбу от истории? Дай ему немного свободы!

Потом Тан Хуэй напомнил мне, что папа ездил в Москву для того, чтобы русские делились с ним деньгами, а вовсе не болью и смятением. Он был челноком, дурачил русских и горстями греб деньги из их карманов. Я возмутилась: папа никого не “дурачил”! Но Тан Хуэй отказался брать свои слова назад:

– Именно что дурачил. Русским они продавали низкопробные подделки.

Тан Хуэй родился и вырос в Пекине, один из его родственников в девяностые занимался оптовой торговлей на Ябаолу [39] Ябаолу – торговый район в Пекине, специализирующийся на оптовой торговле с Россией. , продавал товар перекупщикам вроде моего папы, а те везли его в Россию. Поэтому Тан Хуэй знал, что там творилось. Рассказав ему эту историю, я сама встала под дуло.

– Пуховики, которые продавали русским, были набиты раскисшими куриными перьями, в ход шли и больные курицы, и чумные… Вот только утиного пуха там не было ни грамма. А с кожаными куртками еще смешнее, их вообще делали из строительной бумаги, а снаружи прокрашивали бесцветным лаком. Только представь: русские, которых ты описала, с болью и смятением бродят в таких кожанках по снегу среди родных руин и дрожат от холода. Они не подумают, что мерзнут из-за плохой одежды, скорее решат, что сами стали слабее. Добредут до теплого жилья, внутри снег на одежде растает, вода впитается в куртку, и так называемая кожа тут же пойдет трещинами и рассыплется в труху. Ты говоришь, что они ни во что больше не верили, – конечно: когда у тебя на глазах кожаная куртка превращается в клочки бумаги, последняя вера исчезнет…

– Не все перекупщики так поступали, – не вполне уверенно сказала я.

– Почему потом в Москве было столько случаев расправы над китайцами? Потому что русские возненавидели этих бессовестных челноков. Да, скорее всего, твой папа мыслил не совсем так, как остальные, но занимался он тем же самым – наживался на чужой беде.

Тогда мы только начали встречаться, этот разговор случился в кафе неподалеку от университета. Не выпуская изо рта соломинку, я подняла голову и оглядела Тан Хуэя. Впервые мне показалось, что мы друг другу не подходим, в нем было обостренное чувство справедливости, которым я никогда не отличалась. Тан Хуэй, наверное, тоже понял, что я вылепила из папы кумира, мало напоминающего реального человека. Существование этого кумира создавало неясную угрозу нашим отношениям. А значит, кумира следовало уничтожить. Тан Хуэй считал, что ему это под силу, что это всего лишь вопрос времени. Он был оптимистом, и этим, наверное, мы больше всего и отличались друг от друга.

Мама никогда не вспоминает о поездках в Москву. У нее будто случился провал в памяти, все события тех лет оказались стерты. Иногда она не может даже вспомнить, что целый год прожила в Пекине, а о Москве и подавно. Несколько лет назад я стала разыскивать людей, которые в девяностые ездили торговать в Россию, успела со многими познакомиться. Одна из них – тетушка Лин, она хорошо знала моего папу. Супруги Лин, как и многие другие, в девяностые сколотили большой капитал, но с развитием авиаперевозок их бизнесу пришел конец. Найти еще один столь же простой способ обогащения они не смогли, так что просто сидели сложа руки и тратили накопленное. Потом муж тетушки Лин завел молоденькую любовницу, спустил на нее много денег. Глядя, как последние семейные накопления уходят в дыру, тетушка Лин стиснула зубы и подала на развод и раздел имущества. Квартиру, которая отошла ей после развода, тетушка Лин сдавала, сама переехала в пригород и жила на ренту. За последние годы Пекин очень вырос, пригород, в котором поселилась тетушка Лин, скоро тоже присоединили к городу, и постоянно растущие цены на жилье вынудили ее переселиться еще дальше. Чтобы добраться до ее дома, мне пришлось сначала проехать до конечной станции метро, а оттуда ловить частника. Тетушка Лин жаловалась, что в Пекине теперь живут одни приезжие, что город сильно изменился. Она очень тосковала по Пекину девяностых, по его танцевальным залам, барам, магазинам “Дружба”, валютным сертификатам, поездам, отправлявшимся в Москву. Младенческий этап развития мегаполиса подарил тетушке Лин лучшие годы ее жизни. Днем в пригороде стоит удивительная тишина, воздух прохладный и тусклый. Сидя у окна в маленькой гостиной, тетушка Лин рассказывала истории из прошлого, и казалось, что это постаревшая придворная дама сидит у городской стены, вспоминая былое.

– В те годы поезд К-3 был точь-в-точь как ларек на колесах: где остановится, там мы и торгуем. Выехали за границу и дальше на подходах к каждой станции тащим к окну баулы с пуховиками и кожаными куртками. На перроне толпятся русские, поезд еще не остановился, а они уже ломятся к вагону. Стоим самое большее десять минут, спускаться времени нет, так что просто открываем окна в купе, через них и торгуем. По-русски знаем всего пару фраз, объясняемся где словами, где жестами, шевелиться надо быстро, берешь деньги, суешь их в баул под ногами, даже не пересчитывая, из него достаешь шмотки и бросаешь в окно. Иногда попадались обманщики, схватит твой товар и бежать, а ты стоишь и глазами хлопаешь, не побежишь ведь следом. Папа твой однажды на такого нарвался, у него выхватили из рук целую сумку с товаром, а он прыгнул из вагона и давай догонять. Долго бежал по перрону, так и не догнал. Поезд уже отправляется, тут он понесся назад, еле успел зацепиться за поручень и на ходу заскочить в вагон, чуть на той станции не остался…