Чжан Юэжань - Кокон [litres]

– Я давно не член вашей семьи. И позорю уже не вас. Чего вы боитесь?

Твой дедушка покачал головой:

– Горбатого могила исправит.

Он подхватил куртку со спинки стула и направился к выходу. Твоя мама хотела пойти за ним, но полицейский ее остановил:

– Погодите, нам нужно записать показания.

Он проводил твоего дедушку на улицу, обнаружил, что я все еще торчу у двери, и вытаращился:

– Ну-ка марш домой!

Полицейский закрыл дверь. А я все стоял там и смотрел на твоего дедушку, как он седлает старый велосипед с 28-дюймовыми колесами и отъезжает в сторону Наньюаня. Во время этой перепалки я смутно почувствовал его величие, хотя на первый взгляд казалось, что победу одержала твоя мама. Наверное, на самом деле она тоже его боялась, если не сейчас, то раньше, и ее отвага больше напоминала пробившийся наружу страх. Что-то возвышало твоего дедушку над простыми смертными, рядом с ним люди чувствовали себя неполноценными. По крайней мере, я в себе разочаровался изрядно. Сегодняшняя трусость – клеймо, которое останется со мной до конца жизни, и при каждом напоминании о нем меня будет охватывать стыд.

Из-за двери донесся плач твоей мамы. Она рыдала так надсадно, что на миг я даже засомневался: может, стоит рассказать ей, куда ты сбежала? Но уже в следующую секунду отбросил эту мысль, и как раз из-за ее надсадного плача. Она так сильно тебя любит, но ты никогда об этом не говорила, как будто для тебя это совсем не важно. Мне же такая любовь казалась огромной роскошью. Помнишь, как мы с тобой заспорили, чья мама красивее? Я не успокоился, пока все не признали, что моя мама гораздо красивее твоей. До чего смешное тщеславие, и где эта самая красивая на свете мама? Меня никогда не любили так, как тебя, и лучше бы я вообще не видел, что так бывает. Я развернулся и не оглядываясь зашагал прочь.

На четвертый день твоего побега после уроков я заметил у школьных ворот Пэйсюань. Пока я проходил мимо, она так и сверлила меня взглядом. Я отошел от школы уже на несколько сотен метров, когда заметил, что она идет следом. Прибавил шагу и спустя какое-то время присел, якобы хочу завязать шнурок, а сам ненароком обернулся – Пэйсюань по-прежнему была сзади. Я обогнул рощицу и двинулся к Башне мертвецов.

Небо было затянуто тучами. Спустившийся утром густой туман так до конца и не рассеялся, а между тем уже начинало темнеть. Долгожданного снега все не было, в прогнозе опять наврали.

Дорога постепенно сужалась, превращаясь в тропинку, деревья встречались все реже, в конце тропинки возвышалась свинцово-серая Башня. Старая кирпичная стена, низенький одноэтажный барак, большое черное окно, из которого выпирают осколки стекла, – все в точности как летом, когда мы были здесь в последний раз. На этом клочке земли, спрятавшемся на задворках кампуса, не росло ни травинки, поэтому смена сезонов проходила мимо Башни, время как будто не могло проникнуть за ее стены и текло снаружи. Но Башня существовала отнюдь не для того, чтобы хранить память о былом веселье, и хотя вокруг до сих пор гуляло эхо наших игр, для меня Башня превратилась в навечно опечатанное место преступления, я уже не мог воспринимать ее иначе.

Я сбросил рюкзак и прислонился к стене, глядя на Ли Пэйсюань. Белая курточка, аккуратный хвостик – скучнее ее красоты представить ничего невозможно.

– Ты не сказал правды. – Пэйсюань подошла и остановилась в пяти метрах от меня.

– И что?

– Дедушка-вахтер сказал, что в школу за ней приходил мужчина. Ты его видел? Как он выглядел, это был ее папа?

– Почему его не спросишь?

– С ним нет связи, мы много раз звонили на пейджер, но он не перезванивает. И никто не знает его пекинский адрес. – Она взглянула на меня: – Цзяци ушла с ним, так?

Не обращая на нее внимания, я подошел к стене и стал стаскивать кирпичи под окно барака.

– А если с ними что-нибудь случилось? Ты об этом подумал? – Пэйсюань опасливо сделала два шага вперед. – Ты ведь ее друг, неужели совсем о ней не беспокоишься? Быстро рассказывай все, что знаешь!

По сложенным кирпичам я забрался на карниз, а там зацепился за крышу и оказался на стене.

– Лезь сюда, и я все тебе расскажу.

Я болтал ногами, глядя вниз. На стене было и правда хорошо.

Пэйсюань побледнела.

– Тебе не кажется, что это ребячество?

– Мертвецы все равно не вылезут из Башни, чего ты боишься?

Дернувшись, Пэйсюань строго сказала:

– Все ужасно беспокоятся! Ее мама чуть с ума не сошла! А ты тратишь время на детские забавы. В твоем сердце нет ни капли сочувствия!

И она направилась прочь.

– Ты права, у меня в сердце одна грязь. – Я расхохотался.

Последний свет рассеялся. На небе тигриным клыком проступил бледный молодой месяц. По бассейну с формалином скользили черные блики, от его сверкающей глади тянуло холодом. Ли Пэйсюань удалялась, белоснежная, как ложь. Я крикнул ей в спину:

– Я знаю секрет о твоем дедушке. Огромный секрет, об одном… – Я сделал паузу и повысил голос: – Одном очень низком поступке, который совершил твой дедушка…

Ли Пэйсюань остановилась, оглянулась.

– Чэн Гун, я тебя предупреждаю: прекрати болтать всякий вздор!

– Почему ваша бабушка целыми днями торчит в церкви? Она кается в этом грехе, прошло много лет, но ее совесть до сих пор неспокойна.

Она развернулась в мою сторону.

– Ай, такой большой секрет, одна ты не знаешь, – добавил я.

Поколебавшись, Пэйсюань вернулась к стене:

– Это Цзяци тебе рассказала? Поэтому она и сбежала из дома?

– Не устала стоять, задрав голову? Забирайся наверх, поговорим нормально. Я не желаю тебе зла, просто, по-моему, ты слишком загордилась.

Она медленно и с явной неохотой подошла к стене.

– Не бойся. Ты правда думаешь, что там лежат трупы? Мы тебе наврали.

– Что тебе сказала Цзяци?

– Можешь положить свой рюкзак на мой. Иди сюда, я помогу тебе забраться. – Я перекинул одну ногу через стену, уселся боком и протянул ей руку.

Она пристально смотрела мне в глаза, пытаясь прочитать в них, правду я говорю или лгу. Потом пожала плечами, встала на кирпичи, схватилась за оконную ручку и, стараясь не задеть торчащие из рамы осколки, влезла на карниз. После чего в ней, похоже, развернулась идеологическая борьба по вопросу, принять ли протянутую мной руку, – это была грязная рука с черной каймой под ногтями, на тыльной стороне ладони красовались иероглифы, написанные шариковой ручкой. В другое время она бы не смогла представить, что ей придется коснуться этой руки. Но сейчас другого выхода не было. Пэйсюань сделала глубокий вдох и протянула мне руку – руку девочки из семейства врача, руку, на которой едва ли мог выжить хоть один микроб. Когда она вскарабкалась на стену, от страха из ее горла вырвался хрип. Пэйсюань отвернулась, стараясь не смотреть во двор Башни.