Чжан Юэжань - Кокон [litres]

Мы сворачиваем в маленький безымянный проулок. Щель между высокой стеной и одноэтажным строением, здание длинное, тянется на весь проулок, оно без единого окна, с деревянной дверью в дальнем конце. Кроме нас с папой, здесь больше никого. Проулок такой узкий, что мы идем чуть ближе друг к дружке, а может, это мне только кажется. Солнце уже село, по серо-оранжевому небу плывут чахлые облака. В проулке очень холодно и тихо; ветерок касается наших макушек, как ласточка на бреющем полете. Мне грустно, я расстроена, что лето скоро закончится. Оказавшись у деревянной двери, я вижу, что она врезана прямо в стену и заперта. Темно-зеленая краска свисает большими лохмотьями. Я догадываюсь, что это склад. Некоторые познания я могу черпать из собственного опыта: в жилых домах у двери всегда есть порог и рама, а в складских помещениях ничего подобного нет. Когда дверь осталась позади, папа говорит: это морг, там лежат трупы. Не боишься? Я мотаю головой и догадываюсь, что после смерти люди превращаются в груз, их хранят на складе, уложив в штабеля. Мы выходим из проулка, сворачиваем за угол, на следующем перекрестке еще раз сворачиваем, и я вижу знакомую улицу, ведущую к нашему дому. Папа останавливается, оборачивается, я следую его примеру и смотрю в сторону проулка, из которого мы вышли. “Теперь дорогу ты знаешь, дальше будешь ходить сама”, – говорит папа.

Пока тебя искали, я совершил одну скромных масштабов месть. Правда, ее последствия, особенно если взглянуть на них через много лет, отнюдь не кажутся скромными. Но тогда я считал, что эта месть не способна покрыть весь вред, который нам причинили, и останавливаться на ней нельзя. Наоборот, она больше напоминала начало. Как будто где-то в невидимом углу тихо распахнулась дверь.

На второй день твоего побега Ли Пэйсюань поджидала меня после уроков у школьных ворот. Она сказала, что тебя всю ночь не было дома, спросила, знаю ли я, куда ты ушла. В тот день Пэйсюань заговорила со мной впервые. В глаза она не смотрела, вопрос задавала ледяным тоном, а на лице ее была написана гадливость, словно она боится об меня запачкаться, точь-в-точь как твоя бабушка. Я немедленно вспыхнул.

– Знаю, – ответил я. – Но тебе не скажу.

Она догнала меня и загородила дорогу, сказала, что вся ваша семья очень взволнована, тебя повсюду ищут, требовала рассказать, где ты. Я молча обошел ее и быстро зашагал вперед.

Забрался подальше в рощицу и сел у каменного стола. Солнце не показывалось уже много дней, от серых деревьев веяло холодом, как будто это не деревья, а каменные стелы. Ты сбежала к папе, я знал это почти наверняка. Ты говорила, что через пару дней он придет с тобой повидаться, но я не ожидал, что он заберет тебя с собой. Я не представлял, как тебе удалось его уговорить, но смутно чувствовал, что этим поступком ты хотела продемонстрировать мне свою силу. Ты не уставала доказывать, что между нами лежит огромная пропасть, для этого, глазом не моргнув, бросила меня одного. Я чувствовал себя покинутым, как много лет назад, после исчезновения мамы. Я отчетливо помнил, как стоял тем утром посреди пустой комнаты и громко ее звал. Это было похоже на сон, от которого невозможно проснуться, и сейчас я понял, что до сих пор остаюсь в том сне. Конечно, чувства к тебе отличались от любви к маме, в них были и ненависть, и неистребимое соперничество, но только твой побег принес мне настолько же острое осознание того, что на целом свете я совсем один.

Давно пора было обедать, а я все сидел на месте. Из каменной скамьи сочился холод. Я подобрал ветку и стал с силой чертить ей по застывшей грязи, что было мочи корябал глину, представляя, что это чье-то израненное лицо, из него течет кровь. Да, нужно пролить немного крови. Всего несколько дней назад меня мучило желание мести, я не мог придумать, как тебя наказать. Но после твоего побега это потеряло смысл. Ты сделала ход раньше меня, и как бы я теперь ни поступил, все было бесполезно. С самого начала поисков преступника, который изувечил дедушку, я снова и снова собирался с духом, пытаясь что-то предпринять, но снова и снова обнаруживал свою беспомощность, все, что я мог, – оставаться пассивным наблюдателем. Подняв налитый силой кулак, я не знал, куда его обрушить.

Я ковырял палкой землю, пока палка не переломилась. Понял, что плачу, задрал голову и яростно шмыгнул носом, но слезы было не удержать. И тут в рощице появилась Шаша, увидела меня и тоже направилась к каменному столу. Остановилась метра за три и не мигая уставилась на меня.

– Вали отсюда! – крикнул я.

Она продолжала стоять, не сводя с меня пытливого взгляда, как будто хотела выяснить, что означает выражение на моем лице.

– Вали отсюда, не слышала?

– Ты плакал, – осторожно констатировала Шаша.

– Проваливай, кому говорю! – Я вскочил с лавки, схватил Шашу и закрутил ей руку за спину. Наверное, она решила, что я хочу поиграть в жмурки, как раньше, и захихикала. Я надавил сильнее, пока ее улыбка не погасла. Шаша застонала, кривясь от боли. Я отпустил ее, поднял с земли рюкзак и пошел прочь.

На третий день после уроков ко мне снова подошла Пэйсюань, сказала, что со мной хотят поговорить полицейские, и велела зайти в отделение. Иди сейчас же, сказала она. Уверен, если бы Пэйсюань не спешила домой, чтобы ухаживать за бабушкой, то сама бы отконвоировала меня в отделение.

Зайдя в полицейский участок, я первым делом наткнулся на твоего дедушку. Впервые я видел его так близко. Я отвернулся, чтобы затворить дверь, заодно успокоил дыхание. Полицейские недавно кипятили уксус [71] В Китае долгое время считалось, что кипячение уксуса помогает дезинфицировать помещение. , поэтому в кабинете стояла резкая вонь, смешанная с запахом табака, от этого сочетания меня едва не стошнило. Руки я засунул в карманы, но не знал, на чем остановить взгляд – на рассыпанной по полу скорлупе от арахиса, на вымпелах, украшавших стену, или на чашке в руках полицейского. Глаза сделали большой круг по кабинету и остановились на твоем дедушке. Он сидел у стены, опустив голову и сняв очки, и потирал веки.

Рука, сжимавшая дужку очков, была очень белой и маленькой, будто от другого тела. Женская ручка, ловкая и не знавшая физического труда. Я выискивал другие приметы, и тут он вскинул голову. Сердце у меня екнуло, я поспешно отвел глаза, но на долю секунды они успели коснуться его лица. Без очков оно выглядело странно, все черты будто выпирали вперед. И еще казалось, что его глаза нельзя вот так свободно выставлять напоказ, они тревожили, словно раньше времени раскрытая тайна. Я не мог сказать, что особенного в этих глазах, просто они выглядели очень старыми, намного старше его самого, точно много лет прожили на свете еще до его рождения.