Чжан Юэжань - Кокон [litres]

В конце марта медуниверситет сделал важное и радостное объявление: твой дедушка удостоился почетного звания академика медицинских наук. Газетный стенд в кампусе был увешан поздравлениями. На фотографии твой дедушка сурово сжимал губы, твердый взгляд был устремлен вперед. Я налепил ему на лоб жвачку. Университет устраивал торжественную церемонию в его честь. Уроки во вторую смену отменили, школьников повели смотреть церемонию. Там был весь класс, кроме меня. А я отправился прямиком в триста семнадцатую палату и стал ждать ее. Она пришла и первым делом сказала: сегодня в больнице так тихо, я хотела попросить новую резиновую трубку, а дверь в сестринскую закрыта. Я объяснил, что все ушли в университетский зал собраний. Она спросила, что там за торжество. Один профессор… Я не хотел называть его имя. Один профессор стал академиком, и университет устроил церемонию в его честь. Вот как, сказала она, подтыкая дедушке одеяло. Повозилась еще немного с одеялом, потом прервалась и спросила: а как зовут этого профессора? Ли Цзишэн, ответил я. Она застыла. Помолчав, сказала: академик, это замечательно.

В тот день она больше не проронила ни слова, занималась привычными делами, но не так сосредоточенно, как обычно. Я принес горячей воды, к тому времени она уже покормила дедушку через трубку, но забыла вытащить трубку из носа. И задумчиво смотрела на дедушку, как будто не помнила, что делать дальше. Кипятка в тазик налила слишком много, я предупредил, но она не послушала, сунула руку и обожглась. Я хотел помочь – не позволила.

Переделав все дела, женщина подошла к окну и устало привалилась к подоконнику. Но не зажгла сигарету, как обычно, вместо этого пристально вгляделась в какую-то далекую точку за окном. Я спросил, на что она смотрит. Она сказала: наверное, церемония уже закончилась? Люди так и валят на улицу. Я посмотрел в сторону кампуса, но зал собраний было не разглядеть, вдали виднелись только серые жилые дома, слипшиеся из-за сумерек в сплошное пятно. Темнело, обычно в это время она уже стояла на остановке и ждала автобус. Ее взгляд не отрывался от окна, плечи подрагивали. Я даже подумал, что она сейчас заплачет.

Когда на улице стало совсем ничего не разглядеть, она отошла от подоконника и надела пальто. У двери замешкалась: мальчик, сделаешь мне одно одолжение? Я поспешно кивнул. Но она снова замолчала, а потом наконец сказала: сбегай к Ли Цзишэну, передай, что Ван Лухань хочет с ним увидеться, пусть приходит в эту палату. Завтра или послезавтра, в любое время после полудня.

Я проводил ее и пошел в рощицу. Деревья походили на черную тучу, обкусанную ветром и повисшую в огромном ночном небе. Я чувствовал, как повязка, все это время закрывавшая мне глаза, медленно ползет вниз. Кто она, почему ходит в эту палату? Мне до сих пор не хотелось искать ответы на эти вопросы, а ведь они появились в ту самую секунду, как я увидел Ван Лухань. Я не мог не уловить исходивший от нее подозрительный запах, ведь я всегда отличался чутьем на тайны. Но моментально отключил это чутье и не разрешал себе доискиваться, кто она такая. Ответ на этот вопрос мог многое разрушить. А я бережно хранил свои чувства к Ван Лухань, ограждая их от опасностей. Этому я научился от тебя. Твой уход заставил меня резко повзрослеть.

Тайны несут в себе разрушение, потому их и держат за семью печатями. Наверное, именно любовь к разрушению толкала нас разведывать чужие тайны. Трудно сказать, что помешало развиться нашему созидательному началу. Но раз уж сотворить мы ничего не могли, оставался один выход – разрушать. А может быть, в нашей стране разрушение всегда ценилось как высочайшее творчество. В какой восторг нас приводила сама возможность поджечь фитиль тайны и пробить в мире дыру. Тайна с грохотом взрывалась, а мы вкушали неземное блаженство. Я пристрастился к нему, и пусть в тот раз тайна оказалась совсем близко, она была закопана прямо между нами, я все равно ее взорвал. Последовала вспышка наслаждения, словно я кому-то отомстил. А потом я понял, что стою посреди развалин. Тебя вырвали из моей жизни, со стороны это казалось простым совпадением, но только я знал, что сам во всем виноват. Я не уберег нашу дружбу.

На поляне с лютиками, что позади библиотеки, ты однажды спросила меня, как пахнет тайна. Я сказал: сладко, как переспелая дыня.

Этим весенним вечером я действительно почувствовал запах тайны. Опасный и древний запах, наводивший на мысли о магме и метеоритах. Но никак не сладкий. Захотелось побежать и рассказать тебе, но я тут же понял, что уже никогда не смогу этого сделать.

На следующий день я пришел к кабинету твоего дедушки. Ему выделили кабинет в новой административной высотке, на одном этаже с ним сидели только ректор и проректоры. Я застал его на месте, но у двери собралась настоящая толпа, стояли штативы с камерами, велись съемки. Работали журналисты с двух каналов, одни брали у него интервью, другие готовились снимать короткометражный документальный фильм “Один день из жизни академика”. И я ушел, сжимая в кулаке записку: “Приходите завтра после обеда в палату № 317 старого стационарного корпуса, Ван Лухань хочет с вами увидеться”.

В конце концов пришлось идти к нему домой. Я очень боялся, что откроет твоя бабушка. Ван Лухань не говорила прямо, но я чувствовал, что ей хотелось бы сохранить все в тайне. Когда тем вечером я подошел к вашему дому, из одного окна доносилась музыкальная заставка к выпуску новостей. Я пристроил велосипед напротив подъезда и стал возиться со звонком на руле. Когда на знакомом мне старом велосипеде подъехал твой дедушка, я последовал за ним в подъезд, сунул ему в руку записку и сбежал. Думаю, он даже не успел меня разглядеть, а я не успел посмотреть, какое у него сделалось лицо, когда я вручил записку.

Назавтра было пасмурно. Утренний туман рассеялся только к вечеру, когда начало темнеть. Небо было серым, как крыло голубя, словно его выкрасили в голубиный камуфляж. Здания мышиного цвета с третьего этажа выглядели плоскими, как на плохом эскизе. Мы с Ван Лухань хотели посушить одеяло на солнце, но этот план пришлось отложить до лучших времен. Отопление в палате еще не отключили, жар бил в лицо, навевая дремоту. Я приоткрыл окно и дверь, чтобы немного проветрить, а Ван Лухань молча хлопотала вокруг дедушки. На ней был темно-зеленый свитер, который я раньше не видел, и когда она случайно касалась ткани, та трескуче искрилась.

Ветер ворвался в окно и пролетел через палату. Дверь дважды скрипнула. Я вскочил на ноги, Ван Лухань резко обернулась. Мы впились взглядом в дверь. Казалось, в следующую секунду она распахнется и он шагнет внутрь.

Но он не появился. И на второй день тоже. И на третий, и на четвертый…