Чжан Юэжань - Кокон [litres]

– Кто, ну-ка повтори? – переспросила бабушка.

– Бог.

Тетя с бабушкой переглянулись.

– Бог привел меня сюда, даровал мне возможность искупить грех.

– Искупить грех? Брала бы пример с отца, веревку на шею, да в петлю! – проорала бабушка.

Ван Лухань покачала головой:

– Вы ошибаетесь, самоубийство не искупает, а только умножает наши грехи.

– Тьфу, помри ты хоть сто раз, все равно будет мало! – Бабушка плюнула в лицо Ван Лухань. – Гляжу, ты головой повредилась, да неслабо. Это у вас семейное! Катись отсюда, живо!

– Вы не можете меня прогнать, Бог поручил его мне, я должна о нем заботиться.

– Заткнись и сейчас же катись отсюда.

– Не слышала? Уходи, и чтобы духу твоего здесь больше не было! – Тетя выкрутила запястье Ван Лухань, толкая ее к двери. Она была похожа на злобного карлика из сказки. Ван Лухань высвободила руку и вцепилась в спинку кровати.

– Вы не имеете права так поступать, Богу угодно, чтобы я осталась…

– Вздор! Ты просто хочешь совесть свою успокоить. – Бабушка усмехнулась. – А я тебе не дам! Ты в эту палату зайдешь только через мой труп!

– Почему вы у него не спросите? – Ван Лухань указала на дедушку. – Он все знает, его душа еще там, она просит меня остаться…

– Ты мне тут зубы не заговаривай! – Бабушка вцепилась в волосы Ван Лухань. А тетя схватила ее за руку и потащила к двери.

Но Ван Лухань крепко держалась за спинку кровати. Железная кровать бешено раскачивалась и скрипела, казалось, еще немного – и она развалится на части. А дедушка хранил безмятежность. С трубкой в носу он напоминал аквариумную рыбку, живущую под невидимым стеклянным колпаком. Он действительно наблюдает за нами? И все понимает? Я с сомнением смотрел на дедушку, его глаза по-прежнему перекатывались из стороны в сторону, на губах играла неясная улыбка.

Его душа еще там. Слова Ван Лухань напомнили мне о тебе. Стоя почти на том же самом месте, ты сказала те же самые слова. Из-за них и появилось устройство для связи с душой. Нелепейшее изобретение. Я вспомнил свой грандиозный замысел по спасению рода Чэн, и сердце обожгло холодом.

Я понял, что вы с Ван Лухань очень похожи. Вы обе – потомки моих врагов, от вас веет тайной и опасностью. Вы подходите ближе и ближе, очаровываете, берете в плен. А потом крушите мои мечты и показываете, какой жизнью я на самом деле живу. Жалкой и ничтожной.

Глядя на свару в палате, я вдруг почувствовал тошноту, развернулся и без оглядки побежал прочь. Металлические шпингалеты с лязганьем бились друг о друга в кармане. У ворот больницы я вытащил их и бросил в урну.

На следующее утро бабушка отправилась к старшей медсестре старого корпуса, чтобы выяснить, кто разрешил Ван Лухань ухаживать за моим дедушкой. Старшей сестре было за сорок, все звали ее тетушкой Юнь. Покричать тетушка Юнь умела – я видел, как она распекает в коридоре других сестер, еще старше. У тетушки Юнь было длинное лицо, а длиннее всего казался желобок под носом, – судя по всему, она должна была прожить по крайней мере лет сто. Бабушка устроила ей настоящий разнос, но тетушка Юнь и не подумала извиниться. Ответила, что ухаживать за моим дедушкой никому не хочется, а Ван Лухань вызвалась делать это на добровольных началах, и нареканий к ее работе нет, значит, она может остаться, больничные правила не запрещают использовать труд волонтеров. Мне все равно, что у вас там за вражда, так или иначе, старик лежит в палате целый и невредимый, ни один волосок с него не упал. Бабушка потребовала сменить замок на двери в триста семнадцатую палату, но тетушка Юнь отказала. Тогда уж заберите его домой, сказала она. И ставьте хоть замок, хоть пять железных дверей, чтобы и муха не залетела. Бабушка даже притопнула от злости, но поделать ничего не могла. С полудня и до самого вечера она сидела в палате, а когда пришла Ван Лухань, накинулась на нее с приготовленной на этот случай метлой. Потом сбегала домой, наспех поужинала и понеслась обратно в больницу, но на этот раз прихватила с собой старую деревянную рейку с гвоздями. Как и следовало ожидать, Ван Лухань опять явилась в палату. Последовала новая драка. Говорили, бабушка рассекла ей лоб, было много крови.

В тот день я не пошел в больницу. Тетя стерегла меня дома. Она сказала: бабушка обещает переломать тебе ноги, если посмеешь тайком от нас видеться с Ван Лухань. Потом вздохнула, привлекла меня к себе: знаешь, как это называется? Ты продался врагу. Увидел, что она заботится о дедушке, и поверил в ее доброту. Дети такие наивные, да разве бывает на свете, чтобы люди бескорыстно делали добро? Еще и ухаживал за ней… Тетя опустила голову, пожевала губы: мне ты сережек никогда не покупал… Я молча сбросил ее руку, убежал в комнату и вскарабкался на свою кровать.

На следующий день бабушка привела в больницу слесаря, чтобы тот поставил замок на дверь триста семнадцатой палаты, ключи были только у нее и у тети. Потом бабушка пошла к директору больницы и объявила, что Ван Лухань только называется волонтером, а на самом деле замыслила убить моего дедушку, больница должна ее прогнать, а к дедушке приставить другую медсестру. Директор был по горло сыт этими разговорами и велел тетушке Юнь сменить медсестру в триста семнадцатой палате. Бабушка отдала ключ лично в руки новой темнолицей медсестре и много раз повторила, что его ни в коем случае нельзя передавать посторонним. Но и после этого не успокоилась, что ни день прибегала в палату проверить. Однажды она застала у больницы Ван Лухань, та неприкаянно бродила под окнами стационарного корпуса, но, завидев бабушку, тотчас же ушла.

В те дни я приходил домой сразу после школы, ел и быстро ложился спать. Если не мог уснуть, лежал и слушал музыку, кассеты в плеере у меня были заслушаны до дыр. Я ни о чем не разрешал себе думать, стоило начать думать, и я увеличивал громкость в плеере, музыка била в барабанные перепонки, кожа на голове немела. Это очень действенный способ, много лет спустя я посоветовал его Большому Биню, когда от него ушла жена. Он в тот раз едва не оглох. Так прошло больше недели, однажды утром я сел на кровати, в пустой голове билась единственная голая мысль: наверное, я никогда больше не увижу Ван Лухань. Хвататься за наушники было поздно. Мы больше года провели бок о бок, день за днем проживали в неизменных декорациях, выполняя одну и ту же работу, и теперь эти дни наложились друг на друга, слились в единый образ, вместивший в себя все до последних мелочей. Заторможенный, холодный взгляд Ван Лухань, ее механические, жесткие движения – толстый слой льда на зимнем озере. Возможно, это самообман, но мне казалось, что я подобрался к ней совсем близко, что я вот-вот сломаю ее лед и прикоснусь к теплой воде. Наверное, Ван Лухань так и ходит под окнами больницы. Я должен пойти к ней, нельзя дать ей исчезнуть, нельзя, чтобы она растворилась в толпе.