Ольга Карпович - Сердечные истории [сборник litres]

Затем в город ввели войска, оцепили въезды и выезды, объявили комендантский час, обязали жителей не выходить из дома. И в два дня мой обожаемый, никогда не спящий, древний и брызжущий молодостью Стамбул опустел. Залег в карантин, пышущий смертельным гриппозным жаром и сотрясающийся от сухого кашля.

Виной всему был неведомый вирус, зародившийся где-то на задворках китайского провинциального городка. Не то сам собой, не то по людскому недомыслию сбежавший из секретной химической лаборатории. Болтали разное – и то, что все это были происки кого-то из сильных мира сего, борьба за власть, наказание божие строптивому человеческому роду, социальный эксперимент. В первые дни пандемии, за считаные недели охватившей весь земной шар и поставившей на паузу бурлящий жизненный поток, который, как казалось еще недавно, ничто не в силах остановить, версии множились час от часу. Но со временем, когда стало ясно, что вирус – не страшилка из интернета, не тема вечерних новостей по телевизору, а наша новая реальность, которая укладывает в больницу твою коллегу, проезжает мимо твоего дома машиной, везущей закрытый гроб, теории заговора заглохли. Стало ясно, что не так важно, кто во всем случившемся виноват. Главное теперь – как выжить. Как вырвать у ласково улыбающейся смерти своих близких.

Моя стамбульская квартира находилась на пятом этаже старинного дома. Расположен он был неподалеку от Таксима, в одном из самых опасных кварталов Стамбула Беоглу, где, если что с тобой случится, ждать помощи от полиции бесполезно. Если вы когда-нибудь увлекались турецкими сериалами, то, наверное, видели там зарисовки из жизни трущоб: наркоманы, подпольные героиновые притоны и так далее. Именно таким было место моего обитания, и все же квартира обладала одним неоспоримым достоинством – громадной террасой, с высоты которой открывался чудный вид. Как любила я в былые времена смотреть оттуда на многолюдные улочки, на буйство жизни, разворачивающееся внизу. И как дико, как страшно теперь мне было видеть вымершие, безмолвные, недвижимые кварталы. Будто ядерная зима опустилась на город. Пустота, тишина, гибельное очарование расцветающей, несмотря ни на что, но совершенно бесплодной, манящей голубым апрельским небом, никому сейчас не нужной весны. Налетающий с Босфора ветер, больше не приносящий запах большого города. Обнаглевшие чайки, полчищами носящиеся по пустому городу в поисках пищи и без страха залетающие на балконы. И кошки. Кошки, шныряющие по опустевшим улицам, воровато выбирающиеся из-за мусорных баков, не в силах поверить, что населявшие квартал подкармливавшие их веками люди разом куда-то исчезли, устраивающие отчаянные битвы за ставшие теперь редкостью объедки. Раздирающие повисшую внизу ватную тишину пронзительными воплями. Порой мне казалось, что в городе остались лишь кошки – и я.

А потом квартал куполом накрывал мощный плотный звук азана. Таксим расположен на холмах, и потому голос, льющийся с минарета, всегда распространялся здесь особым образом, будто отгораживая нас, оказавшихся внутри него, от всего мира, укрывая, наполняя своим теплом и покоем. Так было раньше. Теперь же эти звуки, стелющиеся по мертвенным улицам, по пустынным дворикам и перекресткам, отражающиеся от зеркальных стен наглухо запертых магазинов и кафе, казались мне поминальным звоном, оплакивающим всех нас. Всю нашу нечестивую суетную жизнь. Всю нашу агонизирующую землю.

Ирония ситуации заключалась в том, что мне эпидемия была не страшна. Я прилетела в Стамбул три недели назад – в очередной раз меня привела сюда многомесячная, изматывающая, низкая и подлая тяжба, которую затеял против меня человек, которого я некогда любила, – уже переболев смертоносным вирусом. Лихорадка с жаром, ознобом и кашлем свалила меня чуть больше месяца назад, когда – подумать только! – еще мало кто относился к болезни всерьез. Я в то время находилась по делу в другой стране. Врач, лечивший меня, поначалу отмахнулся от моего предположения со смехом:

– Да будет вам! Обычная простуда.

И лишь через несколько дней, вручая мне результаты анализов, смотрел на меня со страхом и даже каким-то восхищением, как на восьмое чудо света.

– Вы были правы. Это действительно оно. Как вы себя чувствуете?

Я же, смеясь сквозь раздирающий меня кашель, отвечала:

– Доктор, я не умру. Не в этот раз.

И действительно не умерла. Вскоре пошла на поправку и неведомым образом победила болезнь, косившую и более молодых, и более здоровых. А выздоровев, успела прилететь в Турцию одним из последних перед закрытием границ самолетов. И потому теперь я, уже заглянувшая в глаза смерти и сумевшая убедить ее, что нам еще рано быть вместе, в стылом оцепенении смотрела на чумной город. Смотрела, осознавая, что мне невероятно повезло, но не вполне понимала, зачем мне такое везение, если все вокруг падает, бьется в конвульсиях, умирает. Не только люди, но и экономика, производство, бизнес. Что делать единственному выжившему в апокалипсисе? В чем найти свое предназначение? Это мне было решительно не ясно. К тому же у меня заканчивались деньги. Бесконечная тяжбы хорошенько опустошила мой кошелек за последний год. Где и как заработать в распадающемся мире, было не ясно. А на помощь от российского посольства надежды не было.

От Гордона, человека, из-за которого я и приехала в очередной раз в свой любимый город, из-за которого оказалась заперта здесь, ведь все въезды и выезды оцепили военные, меня отделяло всего каких-то три километра. Три километра, которые в обычное время можно было пролететь на такси, проехать на мотоцикле, пройти пешком, в конце концов, наслаждаясь любимой стамбульской суетой и красочностью. И которые теперь превратились в огромное, почти непреодолимое расстояние. Я, собственно, и не собиралась его преодолевать. Вместе мы с Гордоном были настолько давно, что под гнетом всех последующих грязных разборок, скандалов, обвинений, измен, пьяных выходок, приводов в полицейский участок и вызовов в суд те ясные счастливые дни, наполненные влюбленностью, близостью, нежностью и страстью, давно померкли. Я сама не вполне понимала, за что он ополчился на меня, какие больные струны в его душе я задела, какие раны разбередила. Однако же в последние пару лет мужчина, некогда поразивший меня идеальной красотой и глубочайшим талантом, превратился в злобного, мелочного, мстительного прохвоста, скрупулезно собирающего какие-то бумажки, копирующего мои посты в соцсетях, коллекционирующего сплетни, слухи, домыслы, – и все это лишь для того, чтобы завести на меня очередное судебное дело о преследовании, травле или бог его знает каких еще моих воображаемых грехах. Я же, никогда не отличавшаяся кротким нравом, от боли, раздиравшей мне грудную клетку, лишь звонче хохотала, искрила осколками разбитого сердца, старалась всеми силами дать ему понять, что у меня, несмотря на его происки и предательство, все прекрасно, я легка, искрометна и бесшабашна. Что меня его предательство нисколько не задевает.