Ольга Карпович - Сердечные истории [сборник litres]

Нет, он не был героем моих девичьих грез. Да и тот возраст, когда душа полна романтики, когда надеешься на лучшее и мечтаешь об идеале, у меня давно миновал. Но он был мне интересен. Той давней февральской ночью, когда мы впервые встретились, он вытащил из меня нечто очень важное. Я будто проснулась, мне снова стало интересно жить. Тогда мне казалось, что я любила его. Но позже я поняла, что он стал моей музой, центральным ориентиром нескольких моих последующих романов.

Быть излюбленным героем писателя – это много или мало? Вероятно, для него это было достаточно, чтобы навек почувствовать себя использованным и возненавидеть меня всеми фибрами турецкой души.

И вот я приехала в Турцию, чтобы в очередной раз утереть ему нос. И неожиданно оказалась в постапокалиптическом кошмаре. Выйти было нельзя, судебное разбирательство, разумеется, не состоялось. И мне оставалось лишь, сидя на своей открытой всем ветрам замершего в смертельном страхе мира, смотреть в соцсетях, что у моего антигероя нового. Гордон поначалу писал какие-то бодренькие заметки о том, что все не страшно, мы переживем эпидемию и будем еще рассказывать о ней своим детям. Постепенно тон его записей становился все менее бравурным. И вот, три дня назад, он замолчал.

Хотелось бы мне сказать, что я по-прежнему злилась на него. Испытывала злорадство из-за того, что он лишен всех возможностей тешить свое хронически больное самолюбие. Именно так я хотела рассуждать, и это было бы справедливо. Но накануне из соседней квартиры люди в защитных костюмах вынесли мою соседку, еще недавно вполне бодрую моложавую женщину сорока семи лет, к которой я, плохо приспособленная к быту, обращалась с просьбой помочь мне разобраться со стиральной машиной. Типичная жительница этого трущобного района, одетая по-крестьянски, веселая и неунывающая, она охотно консультировала меня. И вот теперь я видела в глазок двери, которую нельзя было открывать, пока медики не выйдут из подъезда, как ее выносят на носилках. Лицо ее закрывал какой-то медицинский аппарат с трубкой. Мне видна была лишь шея – тощая, изможденная, с выступающими, натянутыми в бесплодном усилии вдохнуть жилами. Медики отрывисто переговаривались по-турецки, поспешно грузили женщину на носилки, тащили вниз, во двор, где дежурила ярко-желтая «Скорая». У меня же в ушах стоял ее сип – страшный, хриплый. Я знала, что, если соседка не выживет, я не увижу ее уже никогда, так как все обряды и церемонии в стране запрещены. Над ней не прочтут молитву во дворе мечети, и родственники-мужчины не понесут ее гроб. Ее не проводят в последний путь как подобает, что для любой мусульманки страшнейшее проклятие. И после того, как на лестнице стих топот ног, а из двора умчалась «Скорая», меня одолело оцепенение. Я задумалась – а если я здесь умру? Если вирус вернется ко мне или скосит еще какая-нибудь хворь, кто будет хоронить меня? Я совершенно одна, у меня никого здесь нет, и кто знает, когда в опустевшем квартале найдут мое недвижимое тело. Мне вдруг вспомнился мой старый друг, говоривший некогда: «Какая разница, где меня закопают?» И, действительно, сгинувший впоследствии так, что я не знала даже, куда прийти его оплакать. Такова будет и моя судьба? Безымянная могила, о которой никто не знает?

А Гордон? Меня вдруг словно ошпарило этой мыслью. Кто придет к нему, если что-то случится? Родители его далеко. Брат?.. Вряд ли. И уж, конечно, не явится никто из дружков, обожавших спаивать его и раскручивать на деньги, бросавшихся врассыпную, как только начинали брезжить проблемы. Он один, совсем один. Как и я. Наверное.

Я вышла на террасу, закурила и, схватив мобильный, написала ему в сообщение: «Как ты?» Ожидая, что он немедленно меня пошлет, напишет в ответ гадость, заблокирует номер. В общем, отреагирует так, как раньше. Но ответа не было. Больше того, галочка возле сообщения не окрашивалась голубым – значит, он его не прочел.

Ответ не пришел и через два часа, и к вечеру. И сообщение по-прежнему оставалось непрочитанным. Изнутри поднялась едкая тревога. В соцсетях Гордон не объявлялся уже три дня. Мессенджер он, по всей видимости, не проверял. Я нажала вызов и поднесла телефон к уху, ожидая, что на меня сейчас обрушится поток его бессвязной брани. Но в трубке раздался механический голос, сообщивший мне, что аппарат выключен или находится вне зоны действия сети. Что происходит?

В панике я открыла последний его пост, который уже видела три дня назад. Он там наигрывал что-то на гитаре и пел. Пел, как всегда, плохо и вид имел несвежий. Тогда я еще подумала, что, наверное, шмаль ему на этот раз попалась плохая, и зря он безуспешно пытается изображать из себя поющего артиста. Только сейчас, пересмотрев ролик внимательнее, я вдруг расслышала, как глухо, как тяжело и хрипло звучит его голос. Разглядела, как он бледен, проступившие синие жилки на висках, темные, страшные подглазья. Да он же болен! Гордон болен!

Что, если он заразился? Если смертоносный вирус не пощадил его? Да и с чего бы его пощадить? Ведь последние лет двадцать Гордона вел отнюдь не здоровый образ жизни. Его организм подорван постоянными тусовками, алкоголем, наркотиками, бессонными ночами, беспорядочными связями. Если он заразился, рядом с ним сейчас никого. Друзей он растерял благодаря своему склочному характеру. А никто из фанаток, готовых облизывать его теперь, когда он болен и заразен, к нему не придет, в этом я была уверена на сто процентов.

Я снова попыталась отправить сообщение – стукнулась во все сети, где он был зарегистрирован. Конечно же, везде я была заблокирована. В своей параноидальной манере он, как обычно, подозревал, что я стану досаждать ему, угрожать, строить какие-то козни. Забаррикадировался от меня везде, где только мог, и, наверное, даже сидя в своей квартире не имел покоя, все ждал, что я явлюсь к нему карающим призраком. Что мой образ сплетется из мучающих его ночных кошмаров.

Все это было глупо, отвратительно, подло. И все это не имело никакого значения сейчас, когда ему, вероятно, нужна была помощь, а я не имела возможности до него достучаться.

В новостях я слышала, что в больницах начали проводить экспериментальные процедуры. Переливать плазму переболевших тем людям, кто находится в тяжелом состоянии. Имевшиеся в крови антитела к вирусу давали пациентам возможность выздороветь. И теперь меня внезапно осенила мысль. Ведь я уже переболела. У меня имелась и справка о том, что заболевание мной перенесено. Что, если моя кровь могла бы спасти его? Это было странно, дико – породниться, смешаться с кровью человека, который считал меня исчадием ада, проклятием всей его жизни. Но если в моих силах было поставить его на ноги, я не могла медлить.