Мелина Марчетта - В поисках Алибранди

— Не смей так говорить со мной, Джоцци.

— Почему? Ты сознательно меня задираешь, а потом удивляешься, с чего это я даю тебе отпор.

— Я не задираю тебя, Джоцци. Я лишь говорю, что вы с Кристиной могли бы относиться ко мне и получше. Я старая женщина и заслуживаю уважения.

— Да, нонна, — уныло пробормотала я.

— А теперь найди-ка мои таблетки. У меня мигрень началась. — Бабушка театрально приложила руку ко лбу.

Она меня просто с ума сводит. Иногда приходится стискивать зубы, чтобы ничего не ляпнуть. Еще ее волнует, почему другие девушки-итальянки встречаются с парнями-итальянцами, а я нет. А если я хочу погулять с австралийцем, нонна возмущается.

— Что они знают о нашей культуре? — вопрошает она. — Они понимают наш образ жизни?

Наш образ жизни?

Можно подумать, он какой-то особенный, как у амишей или типа того.

Тогда бабуля начинает вещать об Элеаноре Кастано, которая вышла замуж за Боба Джонса, и теперь они разведены.

Почему? Конечно же, потому что он австралиец, а она итальянка. И вовсе не потому, что она вертихвостка, а он идиот.

— Невоспитанность, Джоцци, — продолжила бабушка. — Это Кристина виновата. Будь она хорошей матерью, ты была бы хорошей дочерью и внучкой и уважала бы меня. Но в нынешней молодежи не осталось уважения.

Я вручила ей стакан воды и таблетки и взяла свой рюкзак.

— Дело не в нынешней молодежи, нонна, — сказала сердито, — а в тебе и в тебе подобных. Вечно беспокоитесь о том, что же подумают другие. Вечно перемываете всем косточки. Что ж, нас точно так же обсуждают, нонна, и все из-за тебя, потому что в тебе нет уважения к частной жизни других людей, в том числе твоих дочери и внучки.

— Это Кристина виновата, что ты так со мной разговариваешь. По поведению дочери всегда видно, насколько хороша мать.

— Ну, полагаю, тогда ты была ужасной матерью, если посмотреть, к чему в итоге пришла твоя дочь.

Мы долго сверлили друг друга ледяными взглядами. Я знала, что зашла слишком далеко. Возможно, потому что попала в точку, судя по выражению лица бабушки.

Мне вдруг стало страшно. Я не часто смотрю на нее так близко и только теперь осознала, что нонна стареет. Она тщеславна и красит волосы в черный цвет, потому может сойти за женщину лет на десять моложе. Но сегодня она выглядела за шестьдесят. Выглядела усталой, и я поняла, что как бы бабушка меня ни раздражала, люблю я ее настолько же сильно, как не люблю.

— Ступай домой, Джоцци, — холодно произнесла она. — Не желаю тебя видеть.

В дверь позвонили. Какое-то время мы обе усиленно игнорировали звук, затем нонна пошла открывать, а я осталась в комнате, стараясь не думать о том, какую выволочку мне устроит мама, и гадая, стоит ли идти домой. Услышав, как меня окликнули по имени, я подхватила сумку и вышла в коридор, где бабушка стояла с каким-то мужчиной.

— Майкл, это моя внучка Джоцци.

Майкл! Сердце заколотилось со скоростью сто миль в час, и волосы на затылке встали дыбом.

— Сейчас найду нужный адрес, Майкл, — сообщила бабушка, поднимаясь по лестнице. — Джоцци, проводи Майкла в гостиную и включи кондиционер. Там безумно жарко.

Я посмотрела на гостя, и в этот миг все, что я когда-либо воображала об отце, развеялось.

Я думала, что он окажется высоким.

Не оказался.

Думала, он будет красивым.

И тут промашка.

Думала, что он похож на тряпку.

Не похож.

От Майкла Андретти веяло силой. Даже в наклоне головы было что-то такое... Интеллигент, уверенный в себе. В общем, я поняла, что женщины на него и правда, наверное, пачками вешаются. В нем чувствовалась порода, и, посмотрев в глаза отца, я увидела явное сходство.

— Ты дочь Кристины?

Речь четкая, а голос глубокий, холодный и равнодушный.

— Да.

Андретти еще сильнее склонил голову, и я с удовольствием наблюдала, как его охватывает неловкость.

— Не ожидал, что ты такая взрослая.

Подхватив школьный рюкзак, я прошла мимо и открыла дверь.

— Мама родила меня в юности, — сказала, вновь обернувшись к отцу.

Его лицо вытянулось. Побелело. Я никогда такого прежде не видела. Майкл Андретти смотрел на меня в абсолютном шоке, и если б это касалось только меня, я бы сказала еще кое-что, дабы он почувствовал себя еще хуже.

— До свидания, мистер Андретти.

Я спустилась с крыльца, миновала подъездную дорожку и, только добравшись до дороги, оглянулась. Андретти все еще пялился мне вслед.

Я и до дома дойти не успела, а бабушка уже позвонила маме и пересказала весь наш разговор слово в слово. Мне приказали извиниться. Ну неужели приятно, когда перед тобой извиняются по приказу?

Из-за всей этой истории я жутко нервничала. Просто не верилось, что я стояла так близко к тому, кого всю жизнь старалась оттеснить в самый дальний уголок своего разума. Хотелось пойти к маме и все рассказать. Хотелось позвонить Сере, Ли или Анне. Хоть кому-то. Просто поделиться с ними своими чувствами. Вот только я знала, что если войду в мамину комнату или наберу номер одной из подруг, то открою рот и оттуда ничего не вылетит. По крайней мере, ничего правильного.

Я час исходила ненавистью к нонне. Я ненавидела ее, потому что у нее никогда не находится хороших слов для мамы. Ненавидела, потому что вынуждена ходить к ней каждый день после обеда. Ненавидела, потому что бабушка не позволяет маме забыть прошлое. И потому что сама пытается меня воспитывать вместо мамы. Ненавидела, потому что она любезничала с Майклом Андретти. И потому что звонит маме, чтобы наябедничать о каждом моем неправильном слове и поступке и сказать: «Кристина, ты ужасная мать».

И я поклялась — как и каждый раз после нашей ссоры, — что как только мне исполнится восемнадцать, уеду и оборву все связи с родней. И с бабушкой, и с ее сестрами, сующими во все свои носы, и с моими кузенами и кузинами, и со сплетниками-друзьями семьи. Сбежать бы от них всех подальше.

Они душат меня нелепыми требованиями и правилами, которые притащили с собой из Европы, но в отличие от европейцев здесь у нас ничего со временем не изменилось. Всегда есть то, что нельзя говорить или делать. Всегда есть то, чему я должна научиться, потому что это умеют все добропорядочные итальянки и однажды сие умение пригодится мне, чтобы угодить мужу-шовинисту. Всегда есть тот, кого я должна уважать.

Ненавижу слово «уважение». Меня от него тошнит. Однажды я убегу. Умчусь сломя голову. Чтобы стать свободной и решать все сама. Не как австралийка, или итальянка, или нечто среднее. Сбегу и стану эмансипированной.

Если общество мне позволит.

Пришла пора очередных дебатов. Единственное время, когда мы с Ивой-крапивой были заодно, во всем соглашаясь. Они стартуют каждый год в мае, и на этот раз мы схлестнулись со школой cвятого Антония.