Эмили Рускович - Айдахо [litres]

Месяцами он учил ее тому, о чем, казалось, молил этот одинокий желтый глаз.

А потом, одним июльским утром, когда солнце только-только взошло над полем, но уже начало припекать, когда трубы засияли, как длинные нити света, расчерчивающие зелень, он увидел силуэт женщины вдали.

Он увидел, как она переступает через трубы, которые ему предстояло передвинуть, и, собрав подол платья кулем, держит его одной рукой, а вторую выставила в сторону, для равновесия. Она шла к нему по прямой.

Он не прекратил работу, но его вдруг пронзила мучительная надежда. Он еще не бывал с женщиной, поэтому его надежда была беспредметной, давнишней, печальной, заключенной в самом ее движении ему навстречу. Но уже через секунду женщина – вернее, ее походка – вызвала в нем новое чувство. Кошмарное чувство, ужас, который ничем не объяснить. Он попытался стряхнуть его, но чем ближе подходила женщина, тем ближе было понимание.

Его мать. Она двигалась так всего раз в жизни, одним ранним зимним утром. Он наблюдал за ней из окна своей комнаты. Она шла через двор, обхватив себя руками, деловито и с каким-то неестественным возбуждением, шла к нему, не подозревая, что он смотрит на нее из окна. Если бы ему только что не позвонил сосед – о чем она не знала – и не сообщил, что минувшей ночью замерз насмерть его отец, Уэйд бы подумал, что мать так странно двигается, потому что приготовила ему какой-то чудесный сюрприз. Но радость в ее поступи – или то, что он принял за радость, – была всего лишь осознанием, что это мгновение застыло во времени между прежней жизнью и новой, его как бы не существует. Пока она не скажет Уэйду о смерти отца, он вроде как и не умрет.

Как она могла так бодро шагать к нему с новостью о том, что он потерял?

Вот и эта женщина – вернее, девушка – шла с той же сдержанной и пугающей деловитостью, совсем непонятно почему. Даже когда она окликнула его издали: «Уэйд?» – он сделал вид, что ее не замечает.

– Эй! – крикнула она в паре футов от него.

Уэйд остановился. Вытер майкой пот со лба.

– Это ты Уэйд Митчелл? – раздраженно поинтересовалась она.

Навскидку – его ровесница. Карие глаза смотрят с вызовом, однако есть в них и страх, который она отчаянно пытается скрыть за уверенной позой. Каштановые волосы перевязаны желтой косынкой, выпроставшиеся прядки летают на жарком мятно-чайном ветру. Веснушчатый лоб сверху весь порозовел и облез на солнце.

Она отпустила подол длинного хлопкового платья и скрестила руки на груди.

– Чем обязан? – спросил он.

– Я тебя повсюду искала. У тебя моя собака.

Все оказалось куда проще, чем он воображал, – хотя что тут вообще можно вообразить? – поэтому сначала он вздохнул с облегчением. Но сразу же понял: нет ничего хуже, чем лишиться Розы.

– Нет у меня никакой собаки. – Он поднял трубу, лежавшую у его ног.

– Нет, есть. Ты украл ее у Гранта Уорнера.

Он взялся за длинную трубу двумя руками. Из обоих концов текла вода.

– А ты знаешь, что с ней сделал этот твой дружок?

Девушка посмотрела на него с удивлением.

– Он мой двоюродный брат. Что бы он там ни сделал, я этого не разрешала, потому что это моя собака.

– Если она твоя, почему же она была не с тобой?

– Я учусь в университете. Я не могла ее туда взять.

– А теперь, значит, приехала домой на каникулы и хочешь ее обратно. А что потом? Уедешь и снова оставишь ее с ним?

Девушка не на шутку рассердилась.

– Раньше я жила в общежитии, но в этом году перееду в дом с задним двором. Хотя вообще-то я не обязана перед тобой отчитываться.

– С таким человеком собаку не оставляют, – сказал Уэйд и, отвернувшись, понес трубу на новое место. – Мне все равно, что ты скажешь, ты потеряла право называться ее хозяйкой, когда он повесил плимутрока ей на шею.

– Он не говорил мне ни о каких мутовках, но если он жестоко с ней обращался, это он зря.

Уэйд усмехнулся.

– Плимутрок, – повторил он, опуская трубу. Девушка не понимала. – Курица. Порода такая.

– Курица?

– Он привязал к ней дохлую курицу.

Девушка опешила, но быстро взяла себя в руки.

– Очень плохо. Я скажу Гранту, что это не дело. И больше его к ней не подпущу.

– Скажи-скажи, – холодно отозвался Уэйд. Затем двинулся дальше.

– Я тебя подожду, – крикнула она ему вслед. – У машины. Я не стану отвлекать тебя от работы, но после мы поедем за моей собакой.

На этом она резко развернулась и, пока он не успел ничего возразить, поспешила через поле к своей машине.

В тот день Уэйд нарочно растягивал работу и все пытался придумать, как бы отвязаться от этой девчонки. Ее машина, стоявшая у фермерского дома, не давала ему покоя. Время от времени она заводила мотор и отгоняла машину в тень.

Фермерскому сыну Джейкобу девушка в машине тоже не давала покоя – у него она вызывала какую-то мстительную ревность. В свои десять лет он был так предан Уэйду, что целыми днями таскался за ним по полю, забрасывая вопросами о собаках, смерти и, самое главное, – с чуть ли не болезненным интересом – о месте под названием Галапагосы, про которое им рассказывали в школе.

Когда Уэйд зашел в амбар, Джейкоб сообщил ему:

– Я ее ненавижу.

– Лучше не стоит так говорить, – вздохнул Уэйд.

– Но я ее ненавижу.

– Делай это молча.

Тогда Джейкоб сбегал домой, захватил две булки с корицей и швырнул их ей в лобовое стекло.

– Что ты сделал? – рассмеялся Уэйд.

– Швырнул изо всех сил. – Затем, понизив голос, он прибавил: – Но одну она, кажется, съела.

– Что, прямо со стекла?

Мальчик ухмыльнулся:

– Нет, прямо с земли.

С наступлением вечера Уэйду ничего не оставалось, как вернуться к пикапу. Девушка спала у себя в машине, свернувшись на водительском кресле, на соседнем сиденье валялась раскрытая книжка. В приятной вечерней прохладе она укрылась курткой.

Уэйд завел пикап. В зеркале заднего вида девушка встрепенулась и схватилась за руль.

Ехать было недолго. Она не отставала.

– Ну ладно, заходи, – буркнул Уэйд, поднимаясь на крыльцо. Стоило ему открыть входную дверь, и Роза радостно залаяла.

– Пегги! – воскликнула девушка, будто лай предназначался ей. Девушка прошла в дом, присела на корточки и похлопала ладонью по полу. Собака опустила голову и робко пошла к ней, виляя всем телом и растерянно поглядывая на Уэйда.

– Она тебя не помнит, – сказал Уэйд.

– Нет, помнит, – произнесла девушка бодрым тоном с нотками раздражения. – Привет, моя хорошая, – сказала она с широченной улыбкой. – Ты моя собака! Ты моя девочка! – Затем встала и обратилась к Уэйду: – Я могу заплатить тебе за то, что ты о ней заботился. Гранту я платила.

Она достала кошелек, но Уэйд замотал головой. Пристыженная его отказом, она окинула взглядом высокие голые стены гостиной в поисках подходящего комплимента.