Мона Авад - Зайка

Уборщик невозмутимо наблюдает за тем, как они кружатся вокруг.

– А это еще что?

– Вы можете меня развязать? – снова пытаюсь сказать я.

Он пожимает плечами. Нагибается и, бормоча что-то себе под нос, распутывает веревки на моих руках и лодыжках. Тут же узлы всего-ничего, леди, и сами могли бы.

– Спасибо, – выдыхаю я очередную порцию перьев. – Вы меня спасли. Они пытались меня убить.

– Ох уж эта молодежь и это ваше… творчество, – качает головой уборщик.

– Нет, вы не понимаете, они правда пытались…

У меня изо рта вырывается очередное перо и взмывает в воздух. Он со скукой провожает его взглядом. Следит за тем, как оно плавно опускается на пол, усыпанный перьями и обрывками веревки. А ему теперь все это подметать. Он вздыхает.

– Вам бы реальной жизнью пожить, мисс. Выйти на воздух, на мир посмотреть. Слышите меня? Рано или поздно все равно ведь придется.

Кроваво-красная луна низко висит в небе, провожая меня взглядом. Я бегу по кампусу. Все быстрее и быстрее, выпутываясь из пут заячьих наркотиков. Мне кажется, меня кто-то преследует. Я бегу обходными улицами и переулками, чтобы сбить с толку своих невидимых, но настойчивых преследователей. Внутри гадкое ощущение, будто по всем внутренностям мечется перепуганная черная белка.

Мы преподнесем тебе подарок, Саманта. Вот такие мы славные.

Он будет ждать тебя дома.

Я подбегаю к дому Авы. Окно распахнуто – ничего необычного.

Ей нравится, когда по дому гуляет ветерок. Ветерок – мой суженый, Хмурая , все время говорит мне она. Вот, познакомься, это мой суженый. Ветерок. Он говорит с шотландским акцентом. А еще приятно гладит мне ноги и ступни. Изнутри разливается теплый свет. Слышно, как играет музыка. Я слышу ее аромат – мокрая листва и зеленый чай, витающий неуловимой лентой в теплом весеннем воздухе.

Меня накрывает волной облегчения. Она еще здесь.

Конечно же, здесь. А где еще мне быть?

– Ава! – кричу я, ворвавшись в дом.

Все лампы в доме горят. И свечи, и рождественская гирлянда. На граммофоне крутится La Vie en Rose [72] «Жизнь в розовом цвете» – знаменитый романс в исполнении французской певицы Эдит Пиаф (1915–1963). . В воздухе витает память тысячи давно сгоревших и канувших в небытие ароматических палочек. Где-то тлеет свежая. Птицы, порхающие по гобелену, висящему над кроватью, провожают меня глазами-бусинками.

Я зову ее, перебегая из комнаты в комнату, бегу к лестнице.

– Макс? Ава? Макс?

Я взбегаю наверх. И на последней ступеньке застываю как вкопанная.

Я часто встречала в книгах выражение «застыл каквкопанный». И всегда мне казалось, что это чушь собачья. Нельзя просто взять и замереть. Но, оказалось, можно. Можно. Можно замереть, застыть, оцепенеть в один миг. Прямо как я сейчас – на пороге приоткрытой двери. Я застыла как вкопанная и разглядываю забрызганные кровью стены. Разбитое окно. И белое тело лебедя с топором в спине, лежащее в луже крови в центре комнаты. Его белые крылья раскинуты так, словно он вот-вот оттолкнется и взлетит. Я не могу пошевелиться, точно так же, как Макс, сидящий на берегу озера крови, которое растекается по всей комнате. Даже мои губы онемели – с них не срывается ни звука, ни крика, хотя по всему моему телу разливается что-то темное, вязкое и обжигающее.

Я скольжу взглядом по длинной белой безжизненной шее. По сверкающему лезвию, застрявшему в облаке перьев. Это сон, говорю я себе и чувствую, как пол у меня под ногами вздувается и раскачивается, словно я плыву на нем по черным кровавым водам.

– Макс… – зову я и слышу, как мой голос надламывается, раскалывая пополам его имя. – Что это? Что тут случилось?

Но он не отвечает. Он сидит спиной ко мне, склонившись над мертвым лебедем. Его голова опущена. Он неподвижен, как камень. Я снова перевожу взгляд на белую птицу и смотрю на лужу, подбирающуюся к моим ногам.

Чувствую, как падаю на колени, окунаясь в ужасающе теплую кровь.

– Макс, – я тянусь к нему и трясу его за плечи.

Всегда ли он был таким хрупким? Всегда ли его плечи казались такими тонкими, словно сотканными из воздуха?

– Что это? Что ты сделал? – трещина в моем голосе расползается паутиной, точно по гигантскому зеркалу.

Его голова по-прежнему опущена на грудь. Шея кажется резиновой.

Нет, это не может быть правдой. Это сон, это точно сон. Ава сейчас разбудит меня, вот сейчас, в любую секунду. И скажет, что это сон. Но Авы здесь нет. Я почему-то уверена в этом.

– Макс!

– Она велела мне уйти.

– Что?

– После того, как ты ушла, она велела мне уйти. Сказала, что хочет побыть одна.

– О чем ты говоришь?

– Она еще никогда не просила меня уйти. Я сказал что-то не то? Или сделал? Она просто сказала мне: уйди. И я ушел. Вышел из дома, решил, пусть побудет одна. Но потом мне стало так… Я почувствовал себя очень, очень плохо. И побежал обратно.

Он не сводит взгляда с лебедя. Его ослепительная белизна, его неподвижность жжет мне глаза.

– Макс, прошу тебя! Я не понимаю, что происходит. Скажи мне, что происходит!

Я разворачиваю его за плечи лицом к себе – его голова болтается, как у потрепанной дешевой куклы. Я трясу его за плечи, трясу, трясу и трясу, все громче выкрикивая его имя. Но его голова болтается. Я вспоминаю, что иногда меня так же трясла моя мать. Сколько раз такое бывало, когда я была ребенком, и позже, когда стала подростком. Саманта, умоляю тебя! Прекрати это! Хватит! Хватит выдумывать!

Гадкое чувство. Гадко, гадко, как же гадко.

Я обхватываю его лицо ладонями и заставляю посмотреть мне в глаза.

– Макс, – его лицо кажется таким мягким, словно сшитым из тонких тряпочек. У меня начинает покалывать ладони. – Прошу тебя. Скажи мне. Где Ава?

Но еще не успев договорить до конца, я уже знаю ответ. Он поднимается во мне темной ледяной водой. Он же написан у него на лице. В его глазах, в том, с какой мучительной любовью он смотрит на лебедя.

Опадающий вишневый цвет. Молчаливый лунный свет. Солнце, брызжущее сквозь зеленую листву.

Ответ в голосе моей матери, неожиданно эхом наполняющем мои уши, – она зовет меня, устало, встревоженно, немного укоризненно – «Саманта!..»

Ответ в аромате зеленого чая и мокрой листвы, лентой витающем в воздухе, вздымающемся над мертвым лебедем, слабо, точно дымка несбывшегося желания.

Ответ в белых перьях, плавающих в воздухе на волнах ветерка, врывающегося в открытое окно. Я помню, как он мягко обдувал ее волосы, так удивительно похожие на белые перья на свету. Ветерок – это мой суженый, Хмурая. Знакомься, мой суженый – Ветерок. Мягко обдувающий ее волосы, так удивительно похожие на белые перья, в тот последний раз, когда она улыбнулась мне. С любовью. Как и всегда.