Мона Авад - Зайка

Мой взгляд скользит по голым стенам и одинокому чемодану на полу, из которого, точно какой-то неприличный секрет, торчат мои темные вещи. По спальному мешку в углу и открытому блокноту, лежащему на нем обложкой кверху. Рядом с ним стоит лампа в форме женщины, которую я спасла из университетской помойки. А возле лампы – кофейная кружка, которую я стащила с кафедры английского. С надписью «Своя комната» [73] «Своя комната» (1929) – книга Вирджинии Вулф (1882–1941), одно из первых высказываний о женщинах в литературе, ставшее классикой. Автор утверждает: главное, чего не хватало женщинам для создания произведений, – это своя комната, чтобы уединиться, и минимальный доход, чтобы не голодать. .

– Ава, – мой голос эхом разносится по пустой комнате.

Отскакивает от дешевых деревянных панелей на стенах, из-под которых кусками торчит утеплитель. Вокруг ничего. Над головой лишь ржавые трубы, балки и обрывки проводов.

Я опускаю взгляд на Макса, утонувшего в хулиганском пальто. Смотрю на его лицо. Волчья маска стекла с него, как сценический грим. Его черты застыли, в них перестали проступать мои бывшие любовники. Теперь это просто мое лицо. Открытое, незамаскированное, наконец. Знакомое, как сама грязь. Искаженное от горя и ярости. И совершенно неожиданно мне хочется его убить. Это существо, которое я сотворила из ненависти, любви, пустоты и гребаного кролика. Вот и топор есть. Я разглядываю его слегка изогнутую ручку вишневого цвета. И тут понимаю, что это сделал не он. Теперь я вижу это вполне отчетливо. Вижу и руку, которая занесла этот топор. Она маленькая, с аккуратными тонкими пальчиками, которые умеют ловко перебирать клавиши фортепиано. С маленькими мозолями, оставленными скрипичными струнами. И ноготками, выкрашенными ядовито-ярким лаком. Так и вижу, как тщедушные руки, похожие на ноги цапли, поднимают топор над ее пепельной головой. Как в этот миг Герцогиня кажется выше и больше, чем есть. Вытягивается во весь рост того монстра, который на самом деле скрывается под всеми ее сказочными платьицами. Заносит подрагивающий топор над спиной Авы.

Спина Авы…

Ава.

И прежде чем я успеваю шевельнуться или хотя бы подумать о чем-то еще, Макс с хрустом выдергивает топор из ее спины и широкими шагами выходит из комнаты.

Я бегу за ним в предрассветных сумерках. Он шагает по улице с окровавленным топором в руке и четким намерением на лице. Я точно знаю, куда он идет, к чьей лакированной двери. Конечный пункт пульсирует у меня в крови. Отбивается с каждым ударом моего сердца.

Казалось бы, кто-нибудь из прохожих точно должен его остановить. Кому-то точно должно прийти в голову остановить и меня, бегущую за мужчиной с окровавленным топором. Но никто этого не делает. Как будто мы невидимки, и никто не замечает, как он пересекает этот город строго по прямой. Как я бегу следом. Окровавленная парочка, несущаяся по городу, где, я впервые этому рада, так мало уличных фонарей. Я зову его. Но он не отвечает. Не уверена, что он слышит мой голос в урагане боли и ярости, бушующем у него в груди. Или слышит, но у него нет времени оборачиваться. Нет ни единой гребаной секунды ни на что и ни на кого. Есть только цель и средство, которое он сжимает в руке. Что за цель? Ты знаешь, что за цель.

До этого я не задумалась о том, какой он получился высокий и крепкий. Правда, не задумывалась.

Не задумывалась о том, какая зловещая и чудовищная у него тень. Честно, не задумывалась.

Не задумывалась до тех пор, пока не увидела, как он стоит у кованой калитки, ведущей в сад, усаженный тюльпанами, откуда мощеная булыжником тропинка вьется прямо к двери Герцогини.

Он смотрит на ее дом с ненавистью, что кипит и в моей крови.

Он смотрит на ее дом с болью, от которой обливается слезами и мое сердце.

Он смотрит на него с яростью и болью, бегущими по нашим жилам. Эта ярость бескрайняя, а боль бездонная, и всего этого дома мало, чтобы ее излить.

Осталось сделать лишь одно.

Единственное, что можно сделать и что нам осталось.

Правосудие. Месть. Все очень просто. Мы видели их тысячу раз, разве нет? Один лишь взмах топора. И голова с…

– Макс.

Он оборачивается ко мне и смотрит так, словно я его разбудила. Как будто забыл, что я тоже здесь. И кто я вообще такая.

Я разглядываю ее нежный девичий домик. Простую лужайку, цветущую аккуратно подстриженными кустами. Ее дурацкую машину, сияющую в лунном свете на подъездной дорожке.

– Мы не можем.

Ты знаешь. Ты знаешь, что мы не можем.

Я все жду, когда же он кивнет. Конечно же, не можем. Но он смотрит на меня так, словно не совсем понимает, о чем я говорю. Или ему просто наплевать. К черту. Он толкает калитку и вскидывает топор.

– Макс! Остановись! Пожалуйста! Послушай, это все из-за меня!

Он оборачивается.

– Что?

– Ава, – одно лишь ее имя надламывает во мне что-то.

В нас обоих. Больно жжет нам глаза и наполняет их слезами.

– Я рассказала ей о тебе.

– Рассказала обо мне?

– Перед тем, как ушла. Поэтому она попросила тебя уйти. Из-за меня. Все это случилось из-за меня.

– Что ты ей рассказала?

Я слышу надлом в его голосе так же отчетливо, как и в своем. И вспоминаю, как вчера она снова и снова переводила взгляд с него на меня. И как с ее лица внезапно пропала улыбка.

– Всё. О том, кто ты такой.

– Кто я такой , – медленно повторяет он.

Я почти слышу, как сквозь горечь в его голосе проступает улыбка.

– Но зачем? Зачем ты ей рассказала, Саманта? – спрашивает он.

Его голос дрожит так же, как мой. Он стоит, пошатываясь, точно так же, как я. Как будто мы вот-вот упорхнем в танце. Я закрываю глаза.

Ты знаешь зачем.

Произнеси это вслух.

– Потому что я любила ее. Я тоже ее любила.

Любила. Я открываю глаза – он смотрит на меня так, словно я его ударила. Опускает топор. Падает на колени в грязь клумбы с чересчур коротко подрезанными цветами.

– Макс.

Но он просто сидит и не двигается. Смотрит на скошенную траву. Откуда-то, из чьего-то открытого окна тонким ароматом струится танго. И тянет к нам руки.

– Макс, пожалуйста, давай просто уйдем отсюда.

Я наклоняюсь и касаюсь его плеча. Но это бесполезно. С таким же успехом я могла бы попытаться сдвинуть с места камень.

В гостиной Герцогини зажигается свет. Я вижу их в окне. Вижу их головы и шеи, подсвеченные золотистыми лампами, в свете которых их волосы кажутся одного цвета – бесцветного, непонятного. Я вижу вуаль на лице Кексика. Вуаль на лице Жуткой Куклы. Должно быть, они просто не смогли поделить ее, Зайка . На руках Виньетки – ажурные митенки. Она прикрывает ими рот – похоже, смеется. А еще перья. Я вижу в короне косичек Герцогини заколку с белыми перьями. Она сама облачена в черное шелковое платье, которое я уже видела прежде. Еще вчера. На крыше. Когда она обернулась посмотреть на меня в самый последний раз своими разноцветными глазами. И улыбнулась.