Николай Драганов - Пшеничные колосья

Произошло это в разгар зимы. Незадолго до обеда Йона зашла к директору гимназии. Он сам вызвал ее в город письмом. Директор встретил ее стоя и, против обыкновения не пригласив сесть, заговорил:

— Кем вы вырастили вашего сына? Коммунистом! Я имею сведения, что у себя на квартире он скрывает нелегальных… И если бы не авторитет вашего брата, я давно заявил бы в полицию… Предоставляю вам возможность самой найти выход из положения…

От слов директора сердце Йоны захлестнуло, она почувствовала, что легким не хватает воздуха, вздрогнула, будто на нее повеяло холодом. Щеки ее ввалились и побледнели, а на легкой горбинке носа выступили мелкие светлые капельки. Ни слова не сказала она директору — не согласилась, не возразила. Склонив голову, она бесшумно вышла из кабинета. Только на улице, когда на лоб ей опустилась холодная снежинка, пришла в себя. И тут же поняла весь ужас случившегося. Сын ее стал… Пускал к себе тех, кого разыскивала полиция! Это не умещалось в голове. Ведь он должен был поехать учиться за границу, потом вернуться, потом превзойти богатством и влиянием своего дядюшку, потом… Что должно было последовать потом? Йона огляделась. Она была у Крытого моста. Кругом никого. Парят крупные сухие снежинки, небо серое, откуда-то из-под моста слышится зимний рокот реки. И серое небо, и голос реки врываются ей в душу. Йона чувствует себя ужасно одинокой и сломленной. Кто может помочь ей? В какую дверь стучаться? Она непременно должна, обязана найти выход из безвыходного положения, если надо — и перед чертом на колени броситься, а там будь, что будет. Как сказал директор? Что сообщил бы в полицию? А начальник полиции — их знакомый! Столько раз за ее столом сиживал. Любезный, милый, учтивый человек. Воспитанный. Не к директору она пойдет, а к нему. Околийское управление недалеко. По ту сторону Крытого моста. Даже видно здание, где оно помещается. Вон то, желтое. Тепло разлилось по телу Йоны под толстой шерстяной шалью, какая-то бездумная легкость заставила ее поспешно застучать промерзшими ботинками по брусчатке моста. У подъезда околийского управления она в двух словах объяснила постовому, что ей нужно, и тот пропустил ее. На деревянной скрипучей лестнице, что вела в кабинет начальника полиции, Йона холодно рассуждала: «Пусть его припугнут. Хорошая взбучка вправит ему мозги». Начальник полиции встретил ее, протянув руку. Был он молод, розовощек и картинно красив. Серебряные аксельбанты, ниспадая с плеча, свободно висели на груди.

— Прошу вас, госпожа! — он энергичным жестом указал ей на кресло у окна.

Йона отказалась сесть. Как бы не упустить поезд, который должен вскоре отправиться. Она заскочила по пути, только поделиться наболевшим. И она поведала начальнику полиции, красивому, стройному, словно с картинки, о своем разговоре с директором гимназии. И закончила, глубоко вздохнув:

— Припугните его, господин начальник! Выбейте ему из головы эти глупости!

Начальник полиции выбрался из-за стола, стиснул в ладонях ее руку, каблуки надраенных сапог резко щелкнули, и он проговорил, прикрывая глаза, словно от нахлынувшего чувства:

— Госпожа, отчего не все матери подобны вам?!

Эти слова подействовали на Йону ободряюще. Она высвободила голову из-под шали и так, высоко подняв ее, вышла из теплого, богато обставленного кабинета. У дверей она приостановилась и сказала, обернувшись:

— Вся моя надежда на вас, господин начальник!

— Не извольте беспокоиться, госпожа!

Йона еще не дошла до вокзала, а Венко был уже в подвалах околийского управления; еще только тронулся поезд, увозя ее в село, а мускулистые полицаи уже наставляли ее сына на путь истинный…

Три дня и три ночи Венко не издавал ни звука. Он словно окаменел. На четвертый день, когда, «чтобы вправить мозги», ему принялись сжимать голову железными тисками, он не выдержал и страшно закричал:

— Мама-а-а-а!

Начальник полиции, присутствовавший на допросе, сделал палачам знак остановиться. Он сказал Венко:

— Ты позвал мать. Она наверху, в моем кабинете. Сейчас ты увидишь ее. — И обернулся к палачам: — Умойте его, приведите в порядок и — наверх!

На этот раз Йона сидела в кресле у окна, но черной плотной шали своей не снимала. От тепла щеки ее слегка порозовели. За письменным столом сидел начальник полиции. Он откинулся на спинку стула, и аксельбанты на груди время от времени колыхались, как живые, от его спокойного и ровного дыхания. Говорил он немного в нос:

— Зараза проникла очень глубоко. Потому мы и решили прибегнуть к вашей помощи. От него требуется совсем немного: подписать декларацию, в которой говорится, что он отказывается от своих идей и обещает добровольно помогать полицейским органам. Помогите нам и вы!

Привели Венко. Он едва держался на ногах. Йона сперва его не узнала. Перед ней стоял какой-то совершенно чужой юноша, в изорванном гимназическом кителе и разодранных брюках, со вздувшимся и посиневшим лицом, окровавленными губами, выдранными волосами. Она не смогла совладать с собой и вскочила, протянув обе руки, шаль соскользнула с ее плеч. Она бы бросилась к этому «чужому» юноше, который пытался улыбнуться ей кровавым ртом, но ее остановил предупреждающий знак начальника полиции. Йона застыла на месте. Щеки ее уже не были розовыми, в тот момент они выглядели еще бледнее и прозрачнее, чем обычно. Из оцепенения ее вывел голос начальника полиции:

— Помогите нам, госпожа! Так будет лучше всего и нам, и вам, и ему. — Он перегнулся через стол (заколебались серебряные аксельбанты) и ткнул декларацию ей в руку. Брови Йоны вздрогнули, гладкая кожа бледного лба собралась складками, и она всем телом потянулась к Венко:

— Подпиши, — тихо проговорила она, — и пойдем домой. Ведь правда, господин начальник, как только он подпишет, мы сразу сможем уйти?

— Тут же, — пригладил русые усы начальник полиции.

— Слыхал? — повысила тон Йона.

— Мама, — распухшие губы Венко открывались с большим трудом, и слова, с них слетавшие, звучали неясно, — разве ты согласна, чтобы за наше с тобой счас… другие умирали… другие матери плакали?..

Слова Венко рассердили ее. Она отпрянула, выпалив:

— Согласна! Своя рубашка ближе к телу!

— Мама! — Венко повис на руках палачей, стоявших по обе стороны от него.

— Подписывай и пошли, поезд дожидаться не будет. — Йона схватила со стола какую-то ручку и сунула в его переломанные пальцы.

— Нет! — выкрикнул Венко и потерял сознание.

— Вот видите, госпожа… Дай бог, чтобы, когда вы придете в следующий раз, нам было, чем вас обрадовать, — начальник полиции протянул на прощанье руку…

Наутро в глубоком снегу у ворот соседи нашли доброго, кроткого учителя. Его мягкие седоватые усы заледенели. Окоченевшая рука все еще что-то сжимала. Когда пальцы удалось разнять, на землю упал листок бумаги. Его подняли. Это была срочная телеграмма. Кто-то лаконично сообщал: