Игорь Шестков - Дорогая буква Ю

С новым годом, с новым счастьем…

Все поют как соловьи. А у нас в доме полтора часа назад был пожар. На первом этаже. Кто-то открыл железную дверь в мусорную камеру и бросил в контейнеры две «бомбы». Не атомные и не фугасные. Но контейнеры загорелись…

Ядовитый дым…

Приехали пожарные, кто их вызвал, не знаю. Потушили и уехали. Но дым, не знаю как, прошел в квартиры наверху. Я уже спать лег. Тут шум какой-то неприятный… и звонок во входную дверь — трясущийся сосед сообщил, что в моей квартире сработали датчики дыма и ревут вовсю. А я был в другой квартире. Побежал туда. Подумал, что пожар — у меня. Соседка на лестничной клетке визжит.

Дверь в квартиру открыл — дымище жуткий, датчики ревут как дьяволы… кошмар. Хотел было запаниковать, но не запаниковал…

Стал открывать окна — а там — энтузиасты фейерверка и хлопушек, чертовы идиоты, не смотря на запрет, все еще стреляют как из пушки. В квартире дым, на улице дым…

Все тридцать три удовольствия.

Теперь, вместо того, чтобы спать, сижу, жду, не загорится ли где еще…

Новый год в Берлине.

Никола Зимний.

Позавчера мой дорогой фэйсбучный друг МТ поздравил всех с днем святого Николая, написал о издании специального календаря. И у меня в голове, против воли заработала ассоциативная машинка. Замелькали воспоминания, лица… сколько же их было… галерея… Николай, Николай, Николай… Никола, Ник, Николас…

Да, я еще в юности прочитал по-старославянки жизнеописание Николая-чудотворца Симеона Метафраста. Была у меня дома оригинальная книга восемнадцатого века, растрепанная и зачитанная, которую я сам переплел, чем очень гордился. Подарил мне ее один пьяный дьячок, нашел на церковном чердаке… Хотел выбросить. А я как раз тогда как мог изучил церковнославянский и читал на этом языке каждый день по Евангелию и кусок из Добротолюбия и Молитвослова. Мне представлялось, что в этот язык вкраплены кристаллы Святого Духа и на душе от чтения становилось лучше. Да, позже, в мой недолгий «иконописный период» написал икону Николы, вычеканил сам оклад из нойзильбера — по заказу, для одной подмосковной церкви. Глядел мой Никола на мир пожалуй чересчур яростными глазами, не давались мне ни умиление, ни мудрость, ни благодать. Все мои иконы, даже спасы, особенно спасы — смотрели на мир демоническими глазами. Потому я и перестал иконы писать… не мое. Да, Николай. Особенно меня эти мешочки с золотом умиляли, которые святой оставлял у дверей. А ведь нрав у него был нелегкий, заушил Ария на соборе, за что даже был судим…

Николай, Николай… Николаем звали моего деда по русской линии, которого я никогда не видел. Мать не хотела. Арестовали моего деда Николая в 37-м, 58-я статья… Вышел он, измученный, сломанный, без единого своего зуба… только в 54-м. И прожил недолго. Мать рассказывала, был беден как церковная крыса, но все, что мог, дарил. Дарил, дарил… жалел людей и плакал о них горькими стариковскими слезами… Понял что-то важное в лагере. О жизни и смерти. О людях.

«Сад наслаждений» — это первый том, а два других тома — они оба второй том. Я, хотя часто пишу от первого лица, — свое собственное лицо почти никогда не открываю, свои собственные мнения — скрываю от читателя, мой «автор» — иногда похож на меня, но это вовсе не я (он только прячется за мной). Он тоже литературный герой, а значит, многое, многое в нем и вокруг него доведено до абсурда, гротеска, вместо реальности, тут плазма существования, исступление, ослепление, морок, время вывернуто наизнанку. Я много лет предчувствовал катастрофу, в которой мы все сейчас оказались. Ведь этот потерянный всеми нами 2020 год — это только начало, цветочки, будет сильно-сильно хуже. Видения этого ужасного будущего — прорывались последние шесть лет моей писанины сквозь текст. И соответственно его окрашивали… Я ничего не мог с этим поделать…

Перед тем, как поехать в Израиль — а меня интересовала только библейская древность — поговорил с приятельницей, прожившей к тому времени лет 20 на Святой земле. Она мне сказала: «Там нет ничего из того, что ты ищешь. Одни обманы. Есть только розоватые камни, из которых можно построить все, что угодно, и бесплодная пустыня, в которой даже абсолютно нормальный человек начинает галлюцинировать. Декорации готовы, а мистерию ты должен разыграть сам. Если тебе конечно охота заниматься этой ерундой».

Одна из последних передач Ивана Толстого на Свободе называется «Звездочеты». Она посвящена двум подвижникам книги. Один из них (Чистобаев) составляет и публикует хорошо иллюстрированный справочник художников советской детской книги после 1945 года. Выпускает это издание толстенными томами… по алфавиту. Сейчас работает кажется над пятым томом. Тома А, Б, В, Г уже вышли.

Это напомнило мне похожую историю. Немцы уже много лет работают над справочником «Послевоенные художники Германии». Одним из главных авторов этого многотомного издания был мой хороший знакомый, ныне уже покойный, доктор Балларин. Я часто навещал его в девяностые годы в его заваленном альбомами и графикой кабинете, мы болтали о том о сем. Он упорно писал статьи в справочник, по 6–10 строчек о художнике. Я каждый раз спрашивал его, когда же он напишет статью про меня (я был тогда художником, устраивал выставки). Это был своего рода ритуал. Я читал очередную статью и горестно спрашивал… когда же, когда же… А он подыгрывал мне и каждый раз серьезно отвечал: «Ваша фамилия, дорогой, к сожалению начинается на „S“. А мы все еще работаем с буквой „D“. Лет через 40–50 дойдет и до вас очередь. И вы станете бессмертным».

Вот так дело обстоит в Германии. Друг мой уже 16 лет как умер. Я давно перестал рисовать. А справочник этот чудовищный живет своей жизнью, ползет дальше как черепаха, его пишут другие люди, кажется они уже дошли до буквы «G». Не видать мне бессмертия.

О реализме.

Часто… почти всегда… пишут для того, чтобы ярко, многокрасочно и с многочисленными, вполне реалистическими подробностями… замолчать то маленькое и серенькое, что пронизывает собой наши тела и судьбы, что жестко детерминирует нашу жизнь.

И это касается не только так называемых советских писателей, но и многих других пишущих.

Можно даже сказать, что это замалчивание, этот творческий самообман, это вытеснение — одна из главных мотиваций писательства вообще.

Поэтому, читая прозу, надо пытаться представить себе сферы умолчания, теневые области, многозначительные лакуны в тексте.

Очевидные вещи, о которых обычно забывают.

Реплика на высказывания Александра Гениса, предваряющие его беседу с Соломоном Волковым: «Искусство биографии».

«Мы больше не придумываем, мы пересказываем чужое», «Тысячи романов… рассказывают одни и те же истории», «мы не ждем от литературы великих открытий», «карта большой словесности уже вычерчена», «вымысел это плагиат» и прочее и прочее — это не кризис литературы, это кризис скептика Гениса, обожравшегося стихами и романами, потерявшего свежесть восприятия и не способного писать художественные тексты.