Антон Секисов - Бог тревоги

И Кириллу приличествовало бы тогда возопить что-нибудь вроде: «О боже мой! Зачем ты полез в могилу? Что вообще происходит вокруг?» Но Кирилл наблюдал за моими действиями с доброжелательным равнодушием — и без того сонный, от употребленного джина он готов был уснуть на ходу. Но все-таки груз социального давления, под которым склонял голову даже мелкий бандит Никита, вынудил Кирилла встать над ямой с протянутой мне рукой.

— Чего искал? — решил уточнить Кирилл для поддержания разговора.

— Показалось, что телефон выпал, — сказал я. — Но он не выпадал.

Вслед за бутылкой джина мы спустились вниз, к пляжу. У самой песчаной косы стоял последний или же первый, как посмотреть, ряд могил. Оградка одной из них была отворена, и пожилая женщина, выпятив огромный, как два крыла, распростертый зад, выпалывала сорняки на могиле мертвого родственника. Рядом ее живые родственники купали в маринаде шашлык, поливали угли вонючей жидкостью для розжига, и полуголый мужчина с полотенцем в руках шел к ним от озера.

Наблюдая эту русскую пастораль, я задумался, есть ли на кладбищах такое понятие, как «первая линия к воде»? И как это влияет на цену? Для живых первая линия очень удобна, но губительна для мертвеца. Мертвец, не исключено, уже давно смыт в это мутное озеро, запрещенное для купания Росприроднадзором.

Мы тоже сели у берега, и я заметил, что в илистой мутной воде плавало что-то овальное, белое, похожее на блюдо для рыбы. В нагрудном кармане задвигался телефон — звонил арабский шейх Снегирев, которому я до сих пор не успел ответить.

Хотя ситуация оставалась запутанной, мне стало гораздо легче от явного подтверждения: я не сошел с ума. И дело не в проклятии Фив, а в чем-то куда более приземленном и скучном. Мой поклонник затеял какой-то эксперимент, он пытался устроить так, чтобы я утратил границы реальности, потерял контроль над собой; и уже можно было с уверенностью сказать, что попытка его провалилась. Скорее всего (и тут легонько кольнуло в сердце), никаким он поклонником не был, а был мошенником, который для чего-то придумал эту легенду с фанатством. А для чего именно — предстояло узнать уже в ближайшее время. Самому мне было его не найти и оставалось ждать нового хода, а может, и нового появления этого психопата.

До выступления Снегирева было еще часа четыре. Сперва я подумал набрать Енотова, предложить помощь с Женей. Но идея была откровенно глупой. Ведь я только достиг хрупкого психического равновесия, и совершенно не стоило прямо сейчас проверять его на прочность. Как знать, какая мысль овладеет мной после бредовых бесед с Женей, для которых следовало бы ввести термин, придуманный моим другом Сашей Гельвихом, уже второй раз появляющимся за кадром. Так вот, термин этот звучал так: шизо-джитсу . Ты сидишь с впавшим в психоз человеком и пытаешься приводить разумные доводы, но все они оборачиваются против тебя, возвращаются тебе в изуродованном и обессмысленном виде. И чем настойчивей ты пытаешься рационализировать разговор, тем в менее выгодной позиции оказываешься. И в результате нескольких раундов шизо-джитсу я всерьез рисковал оказаться обеими лопатками на ковре. Мне оставалось бы только молить судью остановить бой, делая ему соответствующие знаки. Но только никаких судей в шизо-джитсу не предполагалось.

Следом мне пришла идея поехать домой и обо всем рассказать Лиде, но и она была отметена. Если я не говорил о поклоннике и о снимке могилы прежде, то с чего бы мне говорить сейчас? Лучше уж дождаться финала истории, чтобы рассказать ее целиком. Я написал Лиде про некую срочную работу для банковского журнала и, не успев нажать кнопку «отправить», испытал приступ привычного, если не употребить эпитет «рутинный», отвращения к себе. «Отвращение к себе привычно, как дыхание», — это про меня написал Мишель Уэльбек. Но тут до меня дошло, что я могу легко превратить эту ложь в правду. И я набрал номер своего наставника по банковскому журналу, называвшего меня зайчиком и которого все, в свою очередь, называли Отелло. Я предложил сделать интервью с букеровским лауреатом Снегиревым. Редактору это имя явно ничего не говорило, но он все-таки согласился, так что здесь все было в порядке. Тем более что, если верить словам Жени, линейность времени — это иллюзия, какая разница, что произошло после чего: мое сообщение Лиде или разговор с редактором.

Арабский шейх Снегирев выступал не один, а в компании писателя Александра Цыпкина. Оказалось, что они выступают в театре «На Литейном», который еще за пятнадцать минут до начала был до отказа забит. Я с трудом протиснулся на свое место, которое, к моему неудовольствию, оказалось с краю и не в первых рядах. По-видимому, места в центре и ближе к сцене были не для второсортных друзей. В этом неудовольствии, конечно, была доля лицемерия, которая едва ли укрылась от внимательного читателя. Достаточно вспомнить тот эпизод с крымскими лилипутами, к которому я обращался по ходу повествования несколько раз. В первые ряды я не рвусь, а сидеть с краю довольно удобно — можно в случае чего легко улизнуть, и все же было немного обидно, что мне досталось такое место.

Под потолком горела гигантская люстра, и казалось, что от нее исходит тяжелый печной жар. Тяжелый жар исходил и изнутри, и снова начался кожный зуд, теперь уже не только в руках, но по всему телу. Я как будто лежал в ванне зловонной петербургской воды. Терпеть это было нельзя, и я, превозмогая стыд, стал потихоньку почесываться. Этот маневр заметила моя соседка, женщина в красном чешуйчатом платье. Она поглядывала на меня с брезгливостью, похоже, редко сходившей с ее лица. Вообще, зал главным образом заполняли молодые женщины, которых нельзя было отнести к типу библиотечных дам или филологических дев с подушкообразными лицами и волосами, сплетенными в гнездо крупной птицы. Это были женщины для победителей, к классу которых писатели никак не могут принадлежать.

И все-таки это был литературный вечер, и значит, эти многие сотни женщин на время покинули круглосуточные солярии, чтобы услышать, как двое немолодых мужчин читают свои рассказы. И главным образом они пришли послушать не лауреата Букера Снегирева, шедшего как приправа, а Александра Цыпкина.

Я читал его избранные рассказы, и они не вызвали ничего, кроме недоумения. Ведь это были не рассказы, а анекдоты, причем в точности те же самые, что рассказывал нам на уроках в школе учитель труда. И непонятно, зачем Цыпкину понадобилось рядить их в тяжелую позолоту литературы.

Но за последние пару лет Цыпкин получил несколько премий, его рассказы экранизировали, со сцен их читали российские актеры первой величины — Хабенский, Козловский и Дапкунайте. Хороший артист и инструкцию к микроволновке способен прочесть, как монолог Шекспира, но факт оставался фактом — Цыпкин стал одним из популярнейших писателей наших дней. И теперь я наблюдал за замершим в трепетном ожидании залом и за шейхом Снегиревым, вышедшим на разогрев.