Антон Секисов - Бог тревоги

Как в тумане, я сделал шаг к своему двойнику/поклоннику. Он протянул молоток, предусмотрительно повернув его ручкой ко мне, а я со всей силы толкнул поклонника в грудь — так, что он отлетел метра на три и ринулся головой в воду.

Я и не думал, что в моем теле, которое ходуном ходит даже от легкого раздражения, мог подняться такой первобытный и всеохватный гнев. Гнев, который следовало бы описать гекзаметром. Если поклонник остался бы на ногах, то я вырвал бы молоток вместе с рукой, раскроил бы ему череп так, что мозги бы брызнули во все стороны, поломал бы каждую кость, от большой берцовой до стремечка. Захотелось броситься в воду и добивать его, бить его головой о гранитные плиты, пока бы вся голова не ушла в гранит. Или стереть ее об этот гранит, как об терку.

Испуганное лицо поклонника вынырнуло из воды, он принялся колотить по поверхности руками-веслами. Он не кричал, а только хрипел, да и этот хрип из-за поднятых им же волн был едва слышен. Я подошел к самому краю, как будто и правда задумав прыгнуть к нему, чтобы добить, и в этот момент услышал знакомый голос.

«Просто не дай ему уцепиться за борт. Лучше как следует дай по башке. Но только издалека, а то еще схватится. Вон там валяется молоток».

Я огляделся по сторонам, но не сдвинулся с места. Поклонник продолжал отчаянно лупить по воде, захлебываясь, но храня молчание. Гнев прошел так же мгновенно, как и возник. А вместе с ним ушел жар, как будто жар, давно нараставший во мне и достигший критической массы, мутировал в гнев и со вспышкой агрессии, с этим тычком в грудь вырвался вон из тела.

«Сейчас ты стоишь перед выбором: либо он, либо ты, — продолжал Петербург очень размеренно. — Удивляться нечему. В жизни такое случается сплошь и рядом. На первый взгляд, делить вам особо нечего. Тем более здесь, в Петербурге, в котором и так живет очень мало людей. Ты ведь уже заметил, как много пустых пространств на этих бесконечно длинных проспектах, сколько домов, в которых хорошо если горит окно или два. Но и за теми немногими освещенными окнами протекает очень условная жизнь. Большинство обитателей этих квартир не в состоянии приклеить на место кусок обоев, отклеившийся полвека назад, стряхнуть пыль и с самого себя, что говорить о других поверхностях.

Кто-то даже может подумать, что всех этих людей, которые стоят с сигаретой возле окна или сидят на подоконниках в романтических позах, которые заталкивают свои картины в переполненные вагоны метро в час пик, этих людей в цилиндрах и попрошаек, исполняющих песни Виктора Цоя, — распечатывают на 3D-принтере, чтобы создать какую-то видимость жизни в городе. Подобно тому, как в Пхеньяне по туристическому маршруту расставляют продуктовые магазины, наполненные едой, и довольных своею судьбой корейцев.

Кажется — чего легче, разойтись в этом заброшенном городе двум людям, которых на первый взгляд и не связывает ничего. Но нет, тут действует все та же простая животная логика — либо ты, либо тебя.

О последствиях даже задумываться не стоит. Последствия будут самые мягкие. Просто в ответ на вопрос, зачем ты его убил, скажешь, что убить тебя вынудил город Санкт-Петербург. И вообще, убил ты не человека, а то ли своего темного двойника, то ли ожившую карту Таро, а может, и самого черта, ведь, как известно, одно из альтернативных названий Петербурга — Чертоград. И, наверное, оно дано не случайно, и эти создания попадаются здесь не реже обычных людей, есть основания полагать, что их число эквивалентно. Можно принять и самое логичное объяснение — что это действительно твой поклонник, немножко придурковатый и эксцентричный, со сбитыми, как иногда говорят, моральными ориентирами. Просто он любит докапываться до сути вещей и из-за этого осведомлен о твоей жизни чуть больше других, а в общем и целом этот парень желает тебе только добра. Но ведь эту версию ты отвергнешь сам как нежизнеспособную».

Но пока я слушал эти напутствия в голове, необходимость в усилиях уже отпала — мой поклонник плавал в воде, как кувшинка, с желтым распухшим лицом, с кровоподтеком возле виска и нашлепкой усов, теперь напоминающих пиявку. Его глаза, ставшие вдруг из черных бело-молочными, были устремлены к небу.

И что мне теперь делать, осторожно спросил я, но голос уже молчал, и было понятно, что он не планировал продолжать беседу.

Постояв немного возле причала, я сумел совладать со все возраставшим желанием просто взять и уйти, оставив эту кувшинку на попечение Невы. Но труп не желал уплывать, он болтался возле причала, как в проруби, привязанный невидимой цепью к плитам. Я стал замерзать, мороз так стремительно проникал под кожу, как будто от кожи остался один намек. Я снова был, как Валерин младенец, явившийся в мир раньше срока, но только без спасительной барокамеры, без надзора, отданный воле случая.

Мне было не справиться в одиночку, и я решил позвонить тому, кто выручал меня всегда и везде, моему проводнику, моему петербургскому ангелу-хранителю и покровителю, за исключением одного досадного эпизода, который следовало поскорее забыть. Я позвонил Максиму.

Вообще-то, нет никакой уверенности, что позвонил ему именно я, а не наоборот. А может, и никакого звонка не было, и Максим просто явился, уловив мой беззвучный призыв о помощи. Должно быть, он носился где-то поблизости, по своему обыкновению осыпая стихами окрестности и попутно ища вдохновения для новых стихов.

Так или иначе, через какое-то время возле причала остановился микроавтобус, весь изрисованный насекомыми, в диапазоне от мелких клещей до жука-слона или, к примеру, гигантского роющего таракана. Из автобуса вышли Максим и водитель, долговязый парень в красной шапочке, как у ватиканского кардинала. У него была добрая умиротворяющая внешность сотрудника позднесоветского НИИ.

Максим с водителем составляли довольно комичную пару, и комизм был даже не в том, что один был невысокий и плотный, а второй тощий и длинный, а в том, что водитель двигался, как оживший циркуль, а Максим, из-за того что тащил на себе пуховое одеяло без наволочки, напоминал коротконогое облачко.

Водитель сразу же объявил, что пережил операцию на спине, так что возиться с покойником нам придется самостоятельно. Мы без труда выволокли приставшее к берегу тело поклонника. Максим глядел с подозрением на мертвеца. «Он точно мертвый?» Я кивнул, но Максим все же прощупал пульс. А после него пульс прощупал еще и водитель — только не на руке, а на шее.

Окончательно удостоверившись в наступлении смерти, мы завернули труп в одеяло и затолкали в заднюю дверь. Покойник казался неправдоподобно легким.

Помню, что мы долго не могли тронуться. Максим причитал, что у нас нет гашеной извести, водитель же утверждал, что никакая известь нам не нужна: петербургская почва способствует быстрому разложению. Уже через месяц труп превратится в скелет, и от дореволюционных покойников его будет не отличить. Причем (интересный факт!) это свойство распространяется только на человеческую плоть и одежду, а вот драгоценности, как правило, в худшем случае только темнеют. Но обычно выглядят в точности так, как перед закапыванием, если даже прошло два столетия.