Антон Секисов - Бог тревоги

Я говорил, что нам следует ехать к Шуваловскому, но Максим и водитель отказывались: мы не знаем, что там за яма и разрыта ли она до сих пор. Кроме того, Шуваловское кладбище небольшое, через него проходит много людей, особенно в теплое время года. А вот на Смоленском православном есть уголки, в которые годами не ступает нога человека.

На водителе была рубашка с коротким рукавом, и я заметил, что его руки, как и корпус машины, сплошь покрывали изображения самых разнообразных насекомых, которые бесшумной толпой ползли от фаланг пальцев к горлу.

Ни Максим, ни его водитель и не думали интересоваться происхождением покойника. Мы ехали в тишине, прерываемой только моими почесываниями и щелчками клавиатуры на телефоне Максима. Он вбивал свое имя в поисковики.

Должно быть, в этом и был секрет успешного петербуржца — не задавать лишних вопросов, не особо оглядываться по сторонам, а просто делать свою работу. И неважно, что это была за работа — высокооплачиваемая или бесплатная, творческая или тупая и монотонная. Или, в случае многих жителей Петербурга, работой следовало считать бесцельное блуждание от кровати к окну и обратно, выматывавшее не меньше двенадцатичасовой смены.

А если начать задавать вопросы о происхождении трупа, за ними неизбежно последовали бы вопросы о картах Таро, о снимках могил еще живых людей, о двойниках и проклятии древних сфинксов.

Если будешь много расспрашивать, шататься без цели среди могил, щупать то, что плохо лежит или стоит, и уж тем более щупать то, что запрятано глубоко и стоит высоко, как фиванские сфинксы, то очень быстро обнаружишь себя у метро, с продуктовым пакетом на голове, с кипящей и пузырящейся пеной на подбородке. Ты будешь выкрикивать нечленораздельные оскорбления, хватать незнакомцев за руки и с регулярностью получать за это в и без того пожеванную судьбой одутловатую рожу. Таков удел интересующихся людей.

Мы припарковались возле дыры в заборе, утопавшем в снегу. Пришлось на какое-то время размотать одеяло, чтобы протолкнуть покойника через прутья. Ноги промокли насквозь уже с первым шагом. Кладбище встретило нас глубокой лужей, полной старых венков.

Маленькая луна потерялась за редкими мелкими облаками, стало почти беспросветно темно, а водитель не позволил включить даже фонарик на телефоне. Это было только начало пути, но уже казалось, что мы с Максимом тащим покойника, проваливаясь в черном снегу, даже не часы, а долгие годы. Покойник стремительно набирал вес.

Ноги то утопали почти до пояса, то взбирались на твердый холм, то спотыкались, и я не имел ни малейшего представления о том, что впереди, и что надо мной, и что под ногами, и было ли хоть где-то хоть что-нибудь. Та самая темная материя, о которой твердил Леха Никонов, со всех сторон обступила нас, это были не восемьдесят и не девяносто девять, а все сто процентов пространства вокруг, а мы были просто клочки не пойми чего, вихрящиеся клубы пыли. Мы проваливались глубже и все сильней намокали, но при этом казалось, что мы поднимаемся вверх, и мы бы давно уже вышли в открытый космос, если бы не какая-то скрытая сила, которая не отпускала нас. Я чувствовал себя как воздушный шарик, привязанный к валуну. Я тащил уже из последних сил, а мой поклонник цеплялся за все подряд: за когтистые корни деревьев, обломки надгробий, прутья оградок и все, что еще могло вылезать из этих зыбучих песков, в которых мы навсегда останемся.

Но в конце концов мы доползли до склепа. Все же включив фонарь и подсветив ржавую стену, водитель привычным движением сдернул декоративный замок с двери. Казалось, в любую секунду этот склеп сложится, как палатка. Он пах едой, калом и выглядел как обжитой. От ветра громко дрожали металлические листы, которыми, по виду, не так уж давно заткнули пробоины в стенах.

Максим попытался выпростать одеяло, которое, должно быть, намеревался использовать в бытовых нуждах после хорошей стирки, но водитель пихнул труп ногой. И легкого толчка оказалось достаточно, чтобы покойник, унося с собой одеяло, провалился в круглую небольшую дыру, как в сельской уборной. Послышался плеск. На глубине, похоже, стояла болотистая вода. Вот так, везли через весь город, чтобы поместить из одного водоема в другой равнодушное к таким перемещениям тело. Мы забросали отверстие досками, а сверху придвинули чугунную решетку. С земли поднялась и заклубилась зола. Запахло гарью. Это место точно кто-нибудь навещал, устраивал тут барбекю или что-то вроде.

После всех операций на склеп был снова повешен замок, выполнявший декоративную функцию.

Ничего не было видно на многие метры, но я был уверен, что мы оставили за собой внушительные следы. По этим следам кто-то наверняка сумеет восстановить наш маршрут и осмотрит склеп. Максима эта гипотеза не впечатлила. Он сказал, что под утро обещали сильное потепление — а значит, наши следы, в соответствии со словами персонажа Рутгера Хауэра, исчезнут, как слезы под дождем. Я вспомнил добрые выцветшие глаза Рутгера Хауэра, его морщинистое лицо, и мне стало немного спокойнее.

Пока мы пробирались обратно, я перебирал в голове слова, которые могли прозвучать уместно. Этикет дружеского общения не предусматривал никаких специальных фраз для таких ситуаций. Было ясно только, что я в неоплатном долгу. Прежде всего перед Максимом — с водителем у него наверняка был свой расчет, в который я не то чтобы стремился вникать.

Но они оба продолжали вести себя так, как будто сделали что-то обыкновенное — например, помогли с перевозкой вещей, и в ответ ожидали символической платы или даже простой благодарности.

С Максимом дело решилось само собой. Как только мы снова забрались в салон, он достал из рюкзака свою свежую книгу. На обложке были двое мужчин, словно вышедших из заведения «Шаверма» на улице Комсомола. Название книги гласило: «Для матросов и рабочих».

— Охуенная книжка вышла, — признался Максим, заботливо пролистав перед моим лицом страницы.

— По крайней мере по содержанию, — добавил он. — Хотя сверстано тоже отлично. Сейчас верстка в книге — самое главное. Посмотри, это же артефакт! Приятно в руки взять просто-напросто. Еще есть как минимум одно стихотворение, которое тебе зайдет. Там типа я такой выхожу из дома, еду в метро, потом сажусь в электричку, еду до Сестрика, иду к заливу, и там сидят рыбаки, ловят рыбу, у них там не очень клеится, и я говорю: сейчас заклюет, и так и случается, а они падают передо мной на колени и говорят: «Веди нас, ловец человеков, пастырь разумных!» Понял отсылку, да?

Я кивнул. Конечно, большой русский поэт — это всегда мессия. Главное, чтобы это мессианское притязание так и осталось фигурой речи и Максим не попытался бы, по крайней мере сейчас, проявить соответствующие мессии способности. В частности, не повторил бы то чудо с Лазарем на моем поклоннике.