Антон Секисов - Бог тревоги

Оказалось, что шизофреническая идея провести жаркий, созданный для пляжного отдыха день среди могил пришла не только мне, но и огромной массе людей, большей частью подвыпивших и молодых, с сальными гривами. У входа на кладбище стояла толпа, из которой повсюду торчали, как головы длинношеих птиц, гитарные грифы. Двое крепких парней быстро передавали друг другу бутылку дешевого российского коньяка. Когда первый закашлялся и от страдания у него перекосило лицо, второй объяснил, что нужно собраться, сжать волю в кулак и допить коньяк здесь и сейчас, потому что внутри его отнимут.

Трудно было понять, кто или что способно отнять у этих громил полупустую бутыль мерзейшего коньяка, да еще на старинном кладбище, и от этого сделалось немного не по себе.

Но стоило переступить порог главного входа, как я сразу же понял, чего эти двое боялись. По тенистой аллее, ведшей к церкви и конторе продажи венков, шатались сущности, раскрывавшие смысл слова «говнарь» с предельной наглядностью. Это были навозные груды в лохмотьях истлевших косух и футболок с принтами рок-групп, сквозь которые буйно росли во все стороны разом седые волосы. И когда одна из таких сущностей остановилась, завидев меня, я мгновенно свернул с проторенной дороги в заросли, рассудив, что при любом взаимодействии с навозной грудой останусь в проигрыше.

Я сразу же очутился в густом лесу, среди берез с широко разверстыми дуплами, давно упавших оград и колючих кустов, вцепившихся злобно друг в друга. Кое-где из-под этих кустов выглядывали смиренные и испуганные глаза с фотографий советских покойников.

Пройдя метров двадцать, я наткнулся на полосу полированного серого камня. На нем были выгравированы имена мертвецов, снова абсурдные и загадочные: Варлаам Зогенфред, Гильберт Петушков, Клаус Ж. Кропивницкий. А дальше шел ряд подростковых могил: родившихся значительно позже меня и значительно раньше меня легших в землю. За одной из них я увидел черный крест со снайперским прицелом посередине, под которым было написано: «Рикошет». Я подошел поближе к кресту и услышал чавкание и хрипы. От креста открывался вид на большую компанию говнарей, возившихся у памятника, очертаниями походившего на секиру. Только теперь до меня дошло, что на Богословском лежит лидер группы «Кино» Виктор Цой, а сегодня, должно быть, я оказался на кладбище в его какую-то годовщину.

Я открыл страницу кладбища в «Википедии» и узнал, что деятели русского рока лежат в этих местах очень кучно. О прорыве к могиле Цоя помышлять не стоило — это был бессмысленный героизм. Но я решил, что тогда уж пойду погляжу на могилу безумного всклокоченного мужика по кличке Горшок из группы «Король и Шут», чей концерт мне довелось посетить еще в школьные годы.

Я обошел ее с разных сторон, сделал несколько фотографий венков и камня и сел на скамейку выпить воды, когда услышал из зарослей какое-то трудно определимое громыхание. Как будто с рельсов сошла и заплутала среди берез дрезина. Через секунду я различил две мужских фигуры, низкую и высокую, они проламывались ко мне через зеленые насаждения. Сперва из кустов выкатился мужчина в хаки-комбинезоне на инвалидном кресле. Он выехал триумфально, как ассирийский воин на колеснице, под скрип спиц, забитых травой и обломками веток. Следом за ним показался высокий сутулый мужчина с костылем в руке, на который он не опирался, а держал, как биту. У того были широкие кожаные штаны и засаленная тельняшка.

Что ж, этот день не задался сразу — вместо зубной пасты я начал чистить зубы кремом для рук; в автобусе на меня накричала кондукторша — видимо, по ошибке приняв за кого-то другого. А теперь еще эти вот говнари. Можно было подумать, что некая сила задалась целью сделать этот июньский день худшим днем в моей жизни.

Пару секунд я просто глядел на них, сжимая пластиковую бутылку. А эти двое стояли напротив меня, один — вцепившись в поручни кресла так, как будто планировал разорвать его пополам и метнуть в меня обе части. Второй — легонько отшатываясь назад, пытаясь прислониться к чему-то невидимому в жарком густом воздухе, но не находя этой опоры. Два их немытых лица были ни в чем не схожи — у одного как будто смазано тряпкой, толком ни носа, ни губ, ни глаз. Второй — с крючковатым кривым носом, со сводами надбровных дуг и покатым лбом — слишком выламывался в пространство из границ, отведенных для одного стандартного человеческого лица. Возникло чувство, что я видел этих двоих многие сотни раз, чаще любого друга или знакомого. Голова пошла кругом от этого странного появления и жары.

— А ну удали фотки, быстро, — приказал мужчина из кресла, а второй, как лошадь копытом, ударил по земле костылем. Удалить фотографии могилы панк-музыканта Горшка мне ничего не стоило, не знаю, зачем вообще они мне были нужны, а если б они мне даже зачем-то понадобились, я мог зайти в телефоне в раздел «недавно удаленные», о нем эти двое едва ли подозревали, и легко их восстановить. Но я покачал головой и отвернулся.

Я думал, что эта странная парочка или отступится, или перейдет к невнятным угрозам, в которых запутается сама, но тип в тельняшке без всякого перехода махнул костылем мне в голову.

Костыль прошел близко, задел волосы на виске, я отшатнулся и, забыв и про телефон, и про честь, и воду, перевалился через скамейку и бросился прочь с могилы. Таким образом я спасался бегством дважды за десять минут, да и не от мужчин, а от каких-то вонючих, едва шевелящихся коряг, — уже очень давно я не знавал большего унижения. Сцена происходила на глазах у цоевских говнарей и случайных зрителей, и я ожидал услышать смешки за спиной, но смешков не было, была гудящая тишина, и солнце било в затылок, я снова проламывался через кусты, себя не помня. Раньше я старательно обходил могилы (кроме случая на Смоленском кладбище), но теперь шагал прямо по ним, с ненавистью давя венки и камни. Этот костыль меня едва не убил: вот это был бы номер, погибнуть из-за довольно сомнительных представлений об этикете на кладбищах, едва ли разделяемых кем-то еще, кроме этих двоих подвыпивших инвалидов. Пора бы уже найти не такой опасный и извращенный досуг, как ведение кладбищенского дневника, сколько хороших хобби на свете, которыми можно заняться, не покидая дома.

Я вышел к ограде и долго брел, пытаясь найти выход или хотя бы аллею к выходу. Наткнулся на заброшенный ржавый киоск, на нем сидели крошечные, как насекомые, воробьи, где-то рядом звучала пила, которой кромсали ветви, в нос ударил сладковатый жасминовый запах, издаваемый кустом чубушника. Из-за куста показался черный пес, подбежал ко мне и уткнулся носом в ногу.

За псом вышла девушка в легком платье и с поводком — с него, как язык, свисала красная лента пакетиков для сбора собачьих фекалий. Она что-то сказала, пес удостоил ее беглым взглядом и снова приложился к моей ноге, точно мое колено было чем-то вроде собачьей подставки для носа. «Наверное, я вкусно пахну», — пробормотал я. Я очень ослаб от жары и готов был просто упасть на землю.