Антон Секисов - Реконструкция

Пару минут, а может пару часов я просто слушал шум в голове, сквозь который время от времени различал, как внутри салона что-то текло и капало. А потом послышался шелест шин, и полоса света медленно поползла по насыпи. Из груди стало ломиться тяжёлое быстрое сердце, и я прижал распухшую руку к нему. Поискал пальцами ручку дверцы, но то ли она отломилась, то ли я не мог найти её в перевёрнутом кверх ногами мире. Подтянулся, чтобы вылезти через окно. Стекло посыпалось на меня, и много стекляшек попало за шиворот.

Рванулся вперёд, но быстро было не вылезти. Нужны были обе руки. К тому же внизу что-то мешало, держало меня за штанину.

Я резко дёрнулся и порвал ткань. Вылез на насыпь, подтянувшись одной рукой, и бросился прочь с дороги. Земля зачавкала под ногами, жирная и податливая, и только сильно увязнув в ней, я понял, что забежал в редкий пролесок. Я снова услышал свист, и стрела впилась в тоненькую берёзу. Чёрная короткая стрела. Никого не было видно на трассе. Я пригнулся и побежал прочь. Кровь всё текла по лицу, мешая хоть что-нибудь видеть. Я прижимал распухшую руку к груди другой рукой аккуратно, но всё равно двигаться было больно. Пробежал ещё, сколько мог, пока не оказался в топи, среди пней и веток. Несколько секунд просто стоял, глотая воздух, а потом снял куртку, снял свитер, стал рвать рубашку — одной рукой это было бесполезно, снял и её, придавил ногой к камню, оторвал кривой кусок, потом ещё один. Нужна была дощечка, но дощечки не было, и я просто примотал руку к груди. Кровь перестала, левый глаз затянулся уже густой коркой.

Я думал, что силы ещё оставались, но когда побежал, понял, что изнемог. Всё равно пробежал ещё немного, остановился. Присел на пень. Холодно, больно и ничего не видно. Так сидеть нельзя. Нужно идти. «Вставай», — сказал я себе. Поднялся. Какое же чёрное небо, ни звёзд, ни луны. Лес голый и мёртвый — ветки напоминали сотни рук Гендальфа, раскоряченных и безвредных, но только до той поры, пока я в движении.

Клочками лежал грязный снег. Звуков дороги не было слышно, я не имел понятия, в какой она стороне.

Но ясно, что близко, об этом говорил самый разнообразный мусор — от пакетиков из-под чипсов до огромных ржавых пружин.

Чем дальше я шёл, тем более вязкой и мокрой становилась земля. В ногах хлюпало, под ногами чавкало, как большое отдельное сердце стучало в руке. Как же холодно. Нужно бежать, но не могу, уже не могу. Пить. Вот бы съесть хотя бы кусок снега, но снег позади. Не возвращаться же, чтобы сожрать грязный снег. Да я и не помнил, куда возвращаться. Я подумал про бункер. И кто в этом бункере, Майя? Попытался сложить в голове то, что узнал за последние дни из газеты, от Путилова, от великана.

Это одна затянувшаяся галлюцинация — не только события последнего месяца, а, кажется, вообще всё, что я чувствовал, знал. Вызванный успокоительной целебной настойкой похмельный бред. Настойкой, которую в меня вливали с младенчества. Но я не пил её уже целый день. Наверно, из-за этого мысли стали совсем односложными, плоскими. Сознание испарилось вместе с настойкой. Во мне ничего и не было, кроме неё. Я — это просто тара.

Отсюда мне никогда не выбраться. Я навсегда останусь в этом прозрачном, маленьком, безобидном лесу.

Снова попробовал сконцентрироваться, собрать воедино обрывки того, что я знал о «Фрезере».

Это место — какой-то лабиринт Сатаны. Все началось с князя Гагарина и его ритуалов со статуэткой. Если я правильно понял, случилось жертвоприношение, крестьянского мальчика умертвили. С тех пор здесь что-то поселилось. Возник орден, который и теперь существует, и, кажется, довольно успешно. В него входят все, кого я хорошо знаю. И даже Феликс?

Непонятно, как Майя связана с той статуэткой. И что за мёртвая баба из сна. И чёрное существо из болота, которому молятся рыцари. Я представил бабушку с сияющими после жирной картошки губами: «Сашенька, выпей ещё настоечки! Успокойся! Яблоки кушаешь?» Она пытается протянуть настойку, но не может подняться из кресла. Я облизнул сухие губы.

В ночном лесу можно поверить во что угодно. Но верить нет сил. И тем более думать. Мысли — это расход энергии.

Капли висели на ветках, поднимался почти невидимый пар. Вдруг очень громко заквакала жаба. Кроме меня здесь никого не было, так что этот голос явно был адресован мне. Почему жаба не спит в ноябре?

Пришла вдруг связная мысль. А что если всё это злой розыгрыш. Меня разыграл Абрамов. Я вспомнил, как он смотрел на Майю, и как она смотрела в ответ.

И вот Абрамов решил пойти сложным, очень замысловатым путём, чтобы не только забрать Майю, но и довести меня до безумия. Для этого он подключил все свои связи. Не так уж и много участников требовалось в этой игре. Кого нужно было нанять? Великана в плаще, Путилова, Гендальфа. Ещё парочку человек массовки. Подстроить аварию.

Абрамов просто расставил сети, а я сам в них, во все до единой, вляпался. Реконструкторы, ящик, пророк Евгений. Старый завод, в котором, получается, живёт Майя. Она представляет собой что-то чудовищное. Майя — демон из древнего мира, которому нужен я. Только больное воображение похоронного агента, объединившись с жестоким разумом Майи, могло изобрести такой нелепый и страшный замысел. Заставить жить по законам этой игры и, главное, самому её додумывать. Я впечатлительный, у меня подвижная психика. Они оба были об этом осведомлены.

Наверно, сейчас они покоятся на морском берегу и высасывают кокосы, а я так и буду носиться по лесу, бесконечно подзуживаемый своей нервной энергией, которая тянет на вечный двигатель, — пока санитары меня не выловят.

Был и другой, добрый сценарий розыгрыша. Сейчас из леса выйдут Абрамов, Майя и Татьяна Арно, ведущая программы «Розыгрыш» с белой красивой грудью, и подарит букет, и люди будут мне хлопать, или аплодисменты наложат потом, а Татьяна Арно нежно прошепчет: «Это программа «Розыгрыш»». А Майя бросится мне на шею и поцелует.

Я сплюнул кровь в лужу.

Из небытия выплыло и отчётливо встало передо мной воспоминание о том самом первом её сообщении, когда я слонялся по комнате, не зная, звонить или не звонить.

Это была не просто мнительность. Я не мог этого знать, но чувствовал, что этим звонком сломал что-то, как будто при помощи Майи враждебный мир сделал трещину в моей скорлупе, и в эту трещину хохоча влезла орда мелких чертей, отравивших мою жизнь. Я вспомнил, что тогда почувствовал какую-то холодную слизь на шее или на плече, непроизвольно дёрнулся, шампур выпал из рук того дяденьки во дворе — пространство поколебалось.

Лес всё ещё был берёзовым, довольно редким, но никак не заканчивался. Часть берёз была искривлена. Некоторые настолько, что нагибались почти до земли, как будто под невыносимым давлением.