Антон Секисов - Реконструкция

Я вспомнил рассказы отца во время прогулок в деревне. Видя такие изогнутые стволы, он говорил, что здесь — аномальные зоны, и их границы можно определить по линиям, в которые выстроились кривые деревья.

Я обошёл с разных сторон дерево с горбатым стволом, пытаясь мысленно прочертить линию, и заметил пятно впереди. Какое-то здание. Долго-долго нельзя было его разглядеть, а потом оказалось, что это шалаш из брезента и веток. Я стал изучать, что внутри, — контейнер из-под охлаждённой курицы, пустые бутылки от минералки, прокладки, салфетки — и не сразу понял, что обознался, здание стояло сразу за шалашом.

Это был трёхэтажный дом с колоннами. Брошенная усадьба. Часть окон заколочена, часть пуста.

Я так замёрз, что стало совсем наплевать на сомнения и условности, просто хотелось попасть в помещение, пусть даже и неотапливаемое, только бы не оставаться больше на этом открытом пространстве, где в любой момент неизвестно откуда могла прилететь чёрная, как сгустившаяся часть тьмы, стрела.

Но я не торопился, обогнул дом кругом, прислушиваясь. Подошёл к парадному входу, ведшему на ротонду. Ротонда была посыпана мокрыми сгнившими листьями и просто кусками грязи, которые раньше были газетой, одеждой, пищей. Подёргал безрезультатно дверь под крыльцом, наверно, бывшую дворницкую, она была забита крест-накрест, ещё и с амбарным замком, а потом поднялся по широкой круговой лестнице на ротонду. На стенах были барельефы с женскими лицами. Толкнул парадные двери с размашистым граффити поперёк. Повеяло гнилью, калом. Пол был в выбоинах и соломе, из провалов торчали паркетные доски, и когда я сделал шаг, доски издали такой громкий скрип, что если кто-то здесь был, то он уже точно знал о моём вторжении. Я громко спросил «есть кто-нибудь?», давая понять, что я не застигнутый вор, а человек, который хочет привлечь к себе внимание.

Никакого отзыва.

Внутри оказалось светлее, чем я ожидал. Вышла луна, и свет её падал из окон и дыр в стенах.

В круглой парадной комнате друг напротив друга были два камина, от которых ничего не осталось, кроме сводов и голых кирпичных стен.

На подоконнике стоял древний запылившийся монитор и вздутая клавиатура, литеры из которой торчали как зубы в сильно опухшем рту. Системного блока не было. Возле монитора я заметил потёртую зажигалку «Зиппо» и крохотную игрушечную фигурку. Я сразу узнал её — крокодильчик на сёрфе из киндерсюрприза. У него был довольный вид и белая человеческая улыбка. Я подержал фигурку и положил в карман. В темноте промелькнула ещё одна улыбка. Кто-то скалился под лестничным сводом. Я подошёл поближе и разглядел пожелтевшую статую: мужчина с лицом перезрелого Дон Жуана, шевелюра, завитые усы, голый живот очень натурально свисал складками. Мужчина подпирал лестницу как атлант, но в его лице не было ни намёка на напряжение. Вместо ног у мужчины было два чешуйчатых щупальца, переплетённых между собой. Показалось, что сейчас змееногий Дон Жуан двинется. Я отвернулся и больше не смотрел в его сторону.

Прошёлся ещё по комнатам, незаметно переходившим одна в другую из-за широких пустых проёмов, заметил в одном окне застрявший табурет. Никакой другой мебели не наблюдалось. В самой просторной комнате нашлась дверца в подпол. Дверца была забита досками и завалена горой кирпичей, явно в спешке. Недолго постоял возле неё, прислушиваясь. Потом пошёл на второй этаж. Лестница была вся в сене, и казалось, что под ногами кто-то неприятно копошится.

Наверху все двери были на месте. Если первый этаж превратился в помещичьи развалины, то второй был похож на обжитую ночлежку для бездомных.

По стенам шелестели бесцветные советские обои с мелким цветочным узором. Я дёрнул пару дверей — заперто. Третья была без ручки, легонько толкнул её. Передо мной открылась голая комната. Осенние листья, обглоданные арбузные корки посреди пола. По ним ползала маленькая армия насекомых. В углу валялся матрас с горой пледов. Вернулся в коридор, нашёл там покрывало и подушку с крупным жёлтым пятном. Немного подумал, изучая подушку, и всё же отбросил её. Унёс покрывало в комнату с горой пледов и упал в самую их гущу. Пледы источали тяжёлый запах и были сильно изорваны, но теперь я ни за что бы не вылез из них. Меня бил озноб. Рука очень болела. Но стоило немного согреться, как я задремал.

Я в той же усадьбе — одновременно лежу наверху и спускаюсь на первый этаж, чтобы изучить барельефы. Мне тепло, а погода не очень понятная, как всегда во сне. Только рука распухшая, как и в реальности. Я вспоминаю про заколоченный подвал. Так бы и не подумал туда соваться, но почему бы не взглянуть, пока я сплю?

Доски оказались насквозь прогнившие, я отрываю их по кускам, а кирпичи вовсе не тяжелее пустых бутылок из-под воды. Я нагибаюсь, чтобы дёрнуть за дверцу, и тут что-то подламывается, под ногами слышится треск, и я лечу вниз.

Думал, что падаю очень долго, но оказалось, что я никуда не двигаюсь, а лежу, раскинув руки. Я в спортивном зале стадиона «Фрезер». Понять это трудно, потому что окна завешены шторами в пол. Кругом свечи на высоких подсвечниках. Массивные красные свечи. Но густой зеленоватый дым поднимается к потолку не от них — в центральном круге горит костёр, и тени в капюшонах ходят вокруг с факелами. Капюшоны на них длинные, полностью закрывающие лицо. Матов на полу теперь нет, за исключением тех, что подо мной, — их никак не меньше трёх, потому что лежу я на возвышении.

Они идут и стучат длинными палками в пол, повинуясь неслышному ритму. Трудно сказать, сколько всего в зале людей в балахонах, но уж точно не меньше сотни.

Издалека, похоже, что из другого помещения, звучит негромкий глухой орган.

— Эй, — меня кто-то окликает, совсем близко. Поворачиваю лицо и вижу перед собой Абрамова. Он висит надо мной кверху босыми ногами, и голый безволосый живот стекает ему на грудь. Лицо у него потное и пунцовое.

— Знаешь, что самое смешное? Сашок, слышишь? — говорит он, выкручивая короткую свою шею. — Это был не тот ящик.

Я ему не отвечаю. Мне не хочется говорить.

— Извини, что мы тебя впутали. Но ты сам понимаешь, без тебя его не достать. Это всё как бы ритуал такой, понимаешь? Традиция.

Я смотрю мимо него.

— Не знаю, как ты, а я давно для себя решил: не буду никогда ни на кого обижаться, — продолжает Абрамов. Он пытается пошевелиться, и канат поскрипывает над ним. — Обижаться — это же просто время тратить. А сколько идей для стендапов я тебе подогнал? Мои шутки смешнее твоих. Ты уж извини, конечно, но если объективно смотреть...

Стук становится громче, и кажется, что кто-то стучит в ответ снизу. Это тихий, но очень объёмный стук, он поднимается из таких мест, в которые ещё не прорыл путь ни один экскаватор. Люди в капюшонах начинают издавать однообразные и простые звуки, что-то вроде: кхе-кхо, кхе-кхо.