Антон Секисов - Песок и золото

— Мам, ну чего ты такая наивная? Как будто на это нужно так много времени! Тем более ему... Этому... Я даже не могу называть его отцом. Буду называть его, как называет Антон — Игорем. Дядей Игорем. «Привет, дядя Игорь», — если увижу, так и скажу ему. Хотя с чего бы нам видеться?

— Он написал, что хотел бы с тобой видеться... Ну, иногда, — сказала мать неуверенно и почти с сочувствием.

— В гробу он меня увидит, — сестра огляделась вокруг в ожидании своего пива.

— И где он теперь? — спросил я. Официант принес чайник и пиво. Светлое, со снежно-белой бархатной пенкой, выглядело оно отлично.

— На даче. Он говорит, что дача теперь его. Что он ее забирает.

— Забирает ее, ага, щас, — глаза сестры становились все злее и злее.

— Ну он же ее построил. В этом есть определенная... — я снова говорил что-то не то. Я заткнулся.

— А на чьи деньги? На чьи деньги он строил? А, гад этот? А, нищеброд этот? — мать вдруг ожила. В ее глазах блеснула такая же, как у сестры, стальная ярость.

Мне было нечего возразить. В самом деле, это было не очень благородно со стороны Игоря. Ведь это его вина. Он допустил такую ошибку, после которой должен был тихо, с позором ретироваться в какое-нибудь далеко расположенное укрытие, а вместо этого он нагло вселился на нашу жилплощадь. Нашу. Я думал, что когда-нибудь поселюсь в этом доме. Участок получил в собственность еще мой дед.

— Что делать будем? — спросила сестра. — Есть идеи?

— Надо его проучить, — вздохнула мама.

— Хорошо, давайте его убьем, расчленим, а потом можно его в лесу закопать, к примеру, — предположил я, закуривая.

Мать как-то странно поглядела на меня, словно всерьез взвешивая мои слова или удивляясь, что я курю перед ней. Она знала, что я курю, но я никогда не курил в присутствии мамы.

— Нет, давайте серьезно, — призвала к порядку мать.

— Ну а что? Серьезно. Вот на Кавказе же есть кровная месть. Ты не мужик, что ли? — сказала сестра.

— Кости не так просто разрезать. Придется рубить. У Игоря... в смысле, у нас на даче ведь есть топор? — Я снова попытался свести все к шутке.

— Есть! Есть! — закричала сестра, обрадовавшись. — Только я не хочу его целиком закапывать. Хочу оставить от этой твари какую-то память. Точно! Я отрублю ему палец. Да, указательный палец на правой руке, я его высушу и буду носить с собой как амулет, в кошельке или на цепочке.

Временами сестра очень сильно меня пугала.

Мама снова стала глядеть в телефон, на эту блондинку. Я вдруг подумал, что они, блондинка и Игорь, возможно, трахаются прямо сейчас, на моем раскладном диване. На диване, на котором я спал десять лет. Всю школу.

Мама внимательно посмотрела на меня, положив телефон экраном на стол. Я заметил только сейчас, что она так и не притронулась к чаю.

— Я хочу попросить тебя об одном одолжении.

— Да.

— Только не издевайся надо мной, — мать набрала воздуха в грудь и, помолчав, сказала. — Ты должен поехать и проколоть ему шины.

— Мама, да что с тобой!

— Я знала, что ты начнешь.

— Ну и зачем прокалывать Игорю шины? Какой смысл?.. Да и чем их вообще прокалывают?

— Отверткой. У меня есть.

И она в самом деле достала из кармана куртки отвертку и показала мне. Это была отвертка Игоря, с черно-желтой резиновой очень удобной ручкой. Я одалживал эту отвертку у отчима множество раз. Мне она очень нравилась.

— Мама... — я глубоко вздохнул. Вот всегда с ней так. Всегда цирк какой-то.

— Просто мне нужно. Ты можешь не спрашивать меня, зачем, а сделать это для своей мамы?

— Проколоть шины?

— Да.

Я ткнул сигаретой в пепельницу, отогнал от ее лица дым.

— Одну или все?

— Одной достаточно, — с готовностью сказала мать, явно ожидая такого вопроса.

— Нет, ну какая глупость, — сказала сестра. — Лучше убить его, на самом деле.

— Ладно, я сделаю. Завтра.

— А может, прямо сейчас? Ты ведь не пил и за руль сядешь. И потом, сегодня выходной, — мама заговорила таким рациональным тоном, как будто обсуждала что-нибудь вроде оплаты счетов или банковской операции.

Я задумался.

— Да вы серьезно? Ты правда это обдумываешь? — сестра расплескала пиво, разнервничавшись.

Я взял салфетку и вытер стол. Вечно с ней нужно нянчиться.

Я ехал быстрее обычного, потому что хотел успеть домой до ночи. Был красивый, мучительно красивый закат среди позднеоктябрьской тоскливой слякоти. Мелькали сырые деревья, и я представлял, как в детстве, что это не я несусь мимо деревьев, а это деревья летят мимо меня, торопятся по призыву кого-нибудь вроде лесного царя, или другого подобного существа, имеющего незыблемый авторитет среди них. Я вспоминал страшное, мое любимое стихотворение «Лесной царь», выжимая педаль газа.

И так дальше. А потом эти финальные строки:

Игорь познакомился с мамой в Париже. Мы полетели туда по дешевой путевке, вдвоем. Мне было девять — самый дурацкий возраст. Совершенно нечего вспомнить про себя в девять лет, кроме того, как было тоскливо в этом красивейшем городе на планете. Это был экскурсионный тур — пять дней непрерывных походов по достопримечательностям. У Игоря была такая же путевка, только он был один и все время пил, запершись в номере. Непонятно, как его вообще занесло туда. Игорь был похож на побитого жизнью металлиста — кожаная куртка, редеющие волосы собраны в хвост, выглядел он уже лет на сорок, хотя тогда ему было около тридцати. Своим поведением он развлекал всю группу, питая ее неприязнью, моментально сплотившей коллектив туристов. «Почему он сидит там и пьет? Неужели он не мог остаться пить дома?», — больше всех негодовала мама. Маме нужно было увидеть, напротив, все, каждый закоулочек парка Монсо, каждую точечку на каждой картине Ренуара.

— Ренуар — мой любимый художник, — говорила она.

— Напомни, кто там мой любимый художник, — тыкала она меня в бок за ужином.

— Ренуар, — картавил я.

Париж мне совсем не нравился. В последний день была ночная автобусная экскурсия. Я отказался ехать и решил смотреть футбол в номере. Так получилось, что Игорь в тот вечер был трезв, и ему досталось место в автобусе рядом с мамой.

Через месяц мы уже жили все вместе, еще через год появилась моя сестра. Поначалу общение было трудным. В смысле, я почти не говорил с ним, а он и не пытался очаровать меня и привлечь на свою сторону. Мне было одиноко без отца, и я не понимал, почему они не могут быть вместе.