Антон Секисов - Песок и золото

— Ладно, я пожарю сосисок, а ты уж смотри.

И он стал жарить сосиски на костре. А я смотрел на него, вращая в руках отвертку. Сосиски были готовы быстро. Прошло всего несколько минут, а некоторые из них уже покрылись черной коркой.

— Нормальные сосиски, — сказал Игорь. — Только ими питался, когда приехал на Волгу. Есть было больше нечего — клева не было в первые дни.

— Угу.

— Я же в сентябре туда ездил. Отлично на Волге, под Астраханью, в сентябре. Жара уже спала, а Волга еще теплая, зайдешь в воду — тепло, здорово. Выйдешь — сразу ветер, холодно, хочется обратно залезть.

Я попробовал ткнуть вилкой сосиску, но она превратилась в кашу. Аппетит у меня опять пропал. Игорь, интенсивно жуя, продолжал историю.

— И рыбалка, если говорить в целом, была отличная. Все-таки я экстремальный отдых больше всего люблю. Едешь часов восемь подряд в машине, смотришь Россию, смотришь на русский лес. Я в этот раз слушал по кругу Гребенщикова, «Русский альбом», отличные, все-таки какие отличные там есть песни. Когда приехал, сразу на месте нашел егеря. Без егеря, конечно, трудновато...

— Я знаю все это, мы ездили вместе с вами.

— Многие любят в Турцию ездить, в Грецию. Или куда там люди ездят сейчас? На Сардинию? А я считаю, экстремальный отдых лучше всего.

— Да чего вы заладили про экстремальный отдых, — сказал я. — Ничего в нем экстремального нет.

— Ну его просто так называют. Экстремальный... — сказал он, опустив голову.

Мы посидели молча, смотря, как в окне поднимается темный дым.

— Такие сосиски нужно не на костре готовить, а просто варить, — сказал я.

— Можно поесть грибов. Не бойся, не ядовитых.

— Спасибо, нет, — меня вдруг стало смущать, что я сижу перед ним в трусах. Пусть он и нес какую-то чушь, но моральное преимущество было на его стороне, хотя бы потому, что на нем были штаны, хотя и с мелкой дыркой у паха.

В кухне царил тот особый неряшливый аскетизм, который обычно бывал в холостяцких квартирах, но в то же время все вокруг напоминало о матери — подставки с цветочками поверх скатерти, магниты на холодильнике из разных стран, цикорий на полке, избыток моющих средств на раковине.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал Игорь.

Я пожал плечами. Да я сам не знал, о чем думал. Скорее всего, ни о чем.

Игорь вымученно улыбнулся и чуть слышно сказал: «Все не то, чем кажется».

Вот тут мне стало смешно. Я усмехнулся. Одна рюмка настойки, выпитая натощак, чересчур сильно подействовала, и в эту минуту я почувствовал, как этот яд гуляет во мне, раскрепощая. Я подумал о том, что мог бы даже всадить Игорю эту отвертку в сердце, если бы мне не было лень вставать.

Нервно дернув щекой, он убрал упавшие на лицо волосы. Стало заметно, что он вспотел. Игорь избегал смотреть мне в глаза, и я впервые почувствовал, что как будто я старше него, что это я его отчим. Мне даже стало нравиться, что я сижу вот так запросто, в одних трусах, и я еще пошире раздвинул ноги.

Я взглянул на экран нового ноутбука, который Игорь положил рядом с собой на стул — там было меню «Сталкера», стрелялки, отчасти основанной на книге братьев Стругацких. От мамы я знал, что в последнее время Игорь играл в нее все чаще, особенно по ночам. «Это мир, в котором я живу», — говорил он и делал такое печальное и слегка даже героическое лицо, как будто он и в самом деле жил в этом мире — стрелял из винчестера в мутантов-собак и бегал по полю, усеянному ядерными отходами.

— Она слишком насела на меня, твоя мать, — сказал Игорь. — Мне нужна была маленькая передышка.

— Вы же ездили «экстремально» отдыхать на Волгу — это разве не передышка?

— Я старый человек. Передышки нужны мне почти каждый день.

Я достал сигареты.

— Передышки, — повторил он одними губами, уныло, тихо.

— Может, дело не в передышках? Может, вы просто... ну, вы просто... — я запнулся. Вдруг подступил комок к горлу, совершенно неожиданно. Я снова стал слаб, уязвим. Надо скорей найти штаны — они, наверное, уже высохли.

— Разлюбил твою мать? — Игорь посмотрел на меня выцветшими глазами. — Нет, я так не думаю.

Мне показалось, что он соврал. Но это не факт.

С дымящейся сигаретой я вышел во двор. Ноги сковал холод, я быстро сбежал к костру, потрогал штаны — они как будто стали еще мокрей. Он что, водой их полил специально? Я сделал несколько глубоких затяжек, вернулся в кухню. Было очень холодно. Мы выпили еще по рюмке.

Я подумал: в конце концов, пусть разбираются сами. Какое мне дело? Телефон завибрировал на столе — мать. Не хотелось брать трубку.

— А ты помнишь, — сказал Игорь. — Как твоя мама попросила поговорить с тобой насчет курения? «По-мужски». А я сказал тебе...

— Вы сказали мне: «Если уж хочешь курить, кури нормальные сигареты — „Ротманс“».

— Точно.

Я повертел свою пачку «Ротманс» в руках. Все-таки жаль, что мы так и не перешли на «ты». А сейчас уже в этом нет никакого смысла.

— Еще вы говорили мне, чтобы я никогда не женился.

Он взял сигарету из моей пачки, а я взял еще одну. Мы закурили.

— Вы сказали тогда же, что, если бы можно было вернуть время, то не женились бы никогда. Это было не очень корректно с вашей стороны, говорить мне такое.

— Я сказал правду. При всей любви к... То есть... Ну, ты молодец, что не женишься. От семейной жизни у всех голова квадратная. Как в мультиках, помнишь, когда Джерри бил Тома по голове кувалдой?

— Не помню.

— Вот примерно такая же.

Я все же съел эту сосиску. Она была холодная, разваленная, как будто ее уже выплюнули, прожевав. Но что делать. На свежем воздухе хочется есть.

— Какая она, та женщина с сайта знакомств?

— Ее зовут Лена. Елена. На самом деле, если ты хочешь знать...

— Не знаю.

— У нас ничего не было. Ничего. Мы просто общались. Мне хотелось просто общаться, пойми! — Во взгляде Игоря проступило что-то такое, отчего сделалось не по себе.

Я вспомнил фотографии этой женщины в розовом топике с яркими, разукрашенными в разные цвета ногтями. Она ведь тоже, в сущности, была как ребенок, который не знает, что уже состарился. Отличная пара, две родственные души. Но что же с моей матерью? Она уже вряд ли найдет кого-нибудь. Поздно, уже слишком поздно. Это равносильно тому, если бы Игорь выпрыгнул без нее из поезда, несущегося под откос. Все-таки двадцать лет — это много. Прожили двадцать — надо и дальше жить. Иначе как-то нечестно получается.

— Я просто почувствовал, что может быть и что-то другое. Что-то... Ну не знаю... — нервными пальцами он доставал мои сигареты одну за другой. — Вот ты всегда принадлежал только сам себе, всегда, понимаешь, с самого детства. Жил в отдельной комнате, и все такое... Я даже не представляю, как тебе это все объяснить.

— И не надо. Знаете, в чем наша разница? Я не беру на себя обязательств, которые выполнить не смогу. А вы взяли, — каждая из этих фраз давалась мне тяжело, как будто, произнося их, я одновременно затаскивал в вагон шпалы.