Джон Кутзее - Смерть Иисуса

Дмитрий все чаще называет Давида юным владыкой . Его, Симона, это раздражает.

Гибель ягненка и на Инес оставила свой отпечаток. К самому ягненку она безразлична. Беспокоит ее то, что она проспала смертоубийство.

– А если б у Давида случился приступ? – говорит она. – Вдруг я ему нужна, а сама сплю?

– Никто не может весь день работать в магазине, а потом все ночь не спать, – отзывается он, Симон. – Давай ночные дежурства возьму я.

Они меняются ролями. Когда ватага детей уходит после обеда, он уходит вместе с ними. Ужинает дома и спит час-другой, успевает на последний автобус до больницы и отпускает Инес.

Благодаря своему влиянию на персонал в кухне – власть его в больничных стенах кажется беспредельной – Дмитрий обеспечивает Давиду сливочную кашу на завтрак, картофельное пюре с фасолью на вечер.

– Ничто не чересчур для юного владыки, – говорит он, нависая над Давидом, смотрит, как тот ест, хотя ест Давид, как птичка.

Всем поголовно медсестрам Дмитрий не нравится, и его, Симона, это не удивляет. Когда Дмитрий появляется в отделении, сестра Рита взбрыкивает сильнее прочих, не отзывается, если он обращается к ней. С ним вроде бы ладит лишь учительница, сеньора Девито. Он, Симон, все увереннее считает: между этими двоими что-то есть. По спине мурашки. Что притягивает ее к мужчине, о котором известно, что он убийца?

Он прекрасно знает, что Дмитрий у него за спиной насмехается над ним как над «разумным человеком» – человеком, чьи страсти всегда подвластны ему. Каким был бы мир, если бы все мы подчинились закону разума? – спросил Дмитрий как-то раз и сам себе ответил: – Мир скучный, воистину скучный . Он, Симон, сказал бы так: Может, и скучный, но все равно такой лучше мира, где правит страсть .

Лекарства, которые мальчику дают с вечерней едой, должны подавлять приступы, погружать в глубокий сон. Глухой ночью он иногда просыпается и дремотно улыбается.

– У меня сны, Симон, – шепчет он. – Мне снятся сны, даже когда глаза у меня открыты.

– Это хорошо, – шепчет он, Симон, в ответ. – Спи дальше. Про сны расскажешь мне утром. – И под голубым светом ночника он, Симон, держит руку у мальчика на лбу, пока Давид не засыпает.

Время от времени мальчик полностью в сознании, и можно поговорить.

– Симон, когда я умру, вы с Инес сделаете ребенка? – бормочет мальчик.

– Нет, конечно же. Во-первых, ты не умрешь. Во-вторых, у нас с Инес нет такого чувства друг к другу – такого, от которого рождаются дети.

– Но вы с Инес можете совершить половой акт, да?

– Можем, но у нас нет на это желания.

Долгая пауза, мальчик осмысляет. Когда подает голос, он еще слабее.

– Почему я должен быть тем мальчиком, Симон? Я никогда не хотел быть тем мальчиком с таким именем.

Он, Симон, ждет продолжения, но мальчик засыпает. Положив голову на руки, он тоже засыпает – неглубоко. Вдруг с первым светом утра доносится птичья песня. Он, Симон, идет в туалет. Когда возвращается, мальчик уже проснулся, лежит, подтянув колени к подбородку.

– Симон, – говорит он, – меня призна́ют?

– Признают? Признают как героя? Конечно. Но сперва надо натворить дел – таких, чтоб люди тебя запомнили, и дела эти должны быть хорошими. Ты видел, как Дмитрий попытался стать знаменитым, вытворив дурное, и где теперь Дмитрий? Забыт. Не признан. Тебе нужно вершить хорошие дела, и тогда кто-нибудь сочинит о тебе книгу, где опишет твои многочисленные подвиги. Вот как это обычно бывает. Так признали Дон Кихота. Если бы сеньор Бененгели не возник и не написал книгу о его делах, Дон Кихот так и остался бы просто сумасшедшим стариком, который ездит по округе на коне, никем не признанный.

– Но кто напишет книгу о моих делах? Ты напишешь?

– Да, напишу, если хочешь. Писатель из меня никудышный, но я очень постараюсь.

– Тогда дай мне слово не понимать меня. Когда ты пытаешься меня понять, все портится. Даешь слово?

– Ладно, даю слово. Я просто расскажу твою историю, как сам ее знаю, не пытаясь понять ее, с того самого дня, как мы познакомились. Я расскажу о корабле, привезшем нас сюда, и о том, как мы с тобой отправились на поиски Инес и нашли ее. Расскажу, как ты пошел в школу в Новилле, и как тебя перевели в школу для трудновоспитуемых детей, и как ты сбежал, и как мы все приехали в Эстреллу. Я расскажу, как ты поступил в Академию к сеньору Арройо и стал лучшим из всех танцоров. Вряд ли стану писать что бы то ни было о докторе Фабриканте и его приюте. Пусть остается вне этой истории. А затем, конечно же, я расскажу обо всех делах, которые ты понаделал после выписки из больницы, после того как тебя вылечили. Наверняка их будет много.

– А какие будут мои лучшие дела? Когда я танцевал – это хорошее дело?

– Да, когда ты танцевал, у людей открывались глаза на то, чего они раньше не видели. Поэтому твои танцы можно считать хорошим делом.

– Но я не очень много хороших дел наделал в жизни, да? Не очень много хороших дел, чтоб считаться настоящим героем.

– Еще как наделал! Ты спасал людей, много людей. Ты спас Инес. Ты спас меня. Где бы мы были без тебя? Некоторые твои хорошие дела ты сделал в одиночку, некоторые – при помощи Дон Кихота. Ты пережил все приключения Дона. Дон Кихот был тобой. Ты был Дон Кихотом. Но согласен – большинство хороших дел тебе еще предстоит понаделать. И ты их понаделаешь, когда исцелишься и вернешься домой.

– А Дмитрий? Ты и Дмитрия в книгу не возьмешь?

– Не знаю. Как нужно сделать? Направь меня.

– Думаю, Дмитрия в книгу взять надо. Но, когда окажусь в следующей жизни, я уже не буду этим мальчиком и не буду дружить с Дмитрием. Я стану учителем с бородой. Вот как я решил. Нужно идти в школу, чтобы учителем быть?

– Когда как. Если хочешь учить танцу, Академия, как у сеньора Арройо, лучше любой школы.

– Я хочу учить не просто танцу – я хочу учить всему.

– Если хочешь учить всему, тебе придется ходить во много школ и учиться у многих учителей. Вряд ли тебе это понравится. Может, тебе стоит стать мудрецом, а не учителем. Чтобы быть мудрецом, в школу ходить не надо. Просто отрастишь бороду и станешь рассказывать истории, а люди усядутся у твоих ног и будут слушать.

На эту подначку мальчик внимания не обращает.

– Что означает confesar ? – спрашивает он. – В книге говорится, что, когда Дон Кихот понял, что умирает, он решил confesarse .

– Исповедь – обычай, которому люди следовали в давние времена. Боюсь, ничего большего я об этом не знаю.

– Confesarse – то, что Дмитрий совершил после того, как он убил Ану Магдалену?

– Не совсем. Когда исповедуешься, надо быть искренним, а Дмитрий не искренен никогда. Он всем врет, включая себя самого.

– А мне нужно исповедаться?

– Тебе? Конечно, нет. Ты невинный ребенок.