Джон Кутзее - Смерть Иисуса

– Но я не хочу быть этим мальчиком, Симон! В следующей жизни я хочу быть собой, а не этим мальчиком. Можно так?

– Правило гласит, что у тебя нет выбора. Правило гласит, что тебе придется быть тем, кто ты есть, и никем иным. Но ты никогда не слушался правил, а? Поэтому в следующей жизни наверняка сможешь быть тем, кем хочешь. Просто нужно в этом быть сильным и решительным. Кто он, этот мальчик, которым ты не хочешь быть?

– Вот этот. – Он показывает на свое тело, на хворые ноги.

– Это всего лишь неудача, мой мальчик. Как я тебе говорил на днях, в воздухе вокруг нас полно зловредных маленьких существ, их и не видно вооруженным глазом, такие они маленькие, и у них только одно желание – пробраться в нас и поселиться у нас в организме. В девяносто девяти случаях из ста пробраться у них не получается. А ты просто оказался сотым случаем – неудачным. Чего о ней толковать, о неудаче? Засыпай.

Назавтра, когда он приезжает в больницу, у постели Давида сидит кто-то, кого он, Симон, сперва не узнает: женщина, облаченная в длинное темное платье с воротником, похожим на раф, седые волосы туго стянуты. И, только подойдя ближе, он узнает Альму – третью из сестер, приютивших их у себя на ферме, когда они только приехали в Эстреллу, а друзей у них тут не было. Вот как далеко, значит, распространились вести о хвори Давида!

Из кресла в углу встает мужчина: это синьор Арройо, директор Академии музыки.

Он, Симон, приветствует Альму, приветствует Арройо.

– Хуан Себастьян сказал мне, что Давид заболел, и я приехала повидать его лично, – говорит Альма. – Привезла фруктов с фермы. Так давно я тебя не видела, Давид. Мы скучали по тебе. Обязательно заезжай к нам, когда тебе станет получше.

– Я умру, поэтому не заеду.

– Вряд ли тебе стоит умирать, мой мальчик. Это разобьет слишком много сердец. Мое сердце это разобьет, и Симона, разумеется, и твоей матери, и Хуана Себастьяна – и это лишь начало. Кроме того, ты разве не помнишь послание, о котором говорил мне, важное послание? Если умрешь, ты не сможешь его доставить, и никто из нас никогда не узнает, что же в нем было. Поэтому, мне кажется, тебе следует приложить все силы, чтобы выздороветь.

– Симон говорит, я номер сто – номер сто должен умереть.

Встревает он, Симон.

– Я говорил о статистике, Давид. Я говорил в процентах. Проценты – это не настоящая жизнь. Ты не умрешь, но, даже если б умирал, это не потому, что ты номер сто, или номер девяносто девять, или еще какой-нибудь номер.

Давид не обращает на него внимания.

– Симон говорит, что в следующей жизни я смогу быть кем-то еще – мне не надо будет становиться этим мальчиком и нести послание.

– Тебе разве не нравится быть этим мальчиком?

– Нет.

– Если тебе не нравится быть этим мальчиком, кем бы ты предпочел быть, Давид, в следующей жизни?

– Я бы предпочел быть нормальным.

– Экая же будет потеря! – Она кладет руку ему на голову. Он закрывает глаза; на лице у него появляется напряженная сосредоточенность. – Как бы хотелось мне, чтобы в следующей жизни мы с тобой встретились вновь и продолжили эти наши разговоры. Но, по твоим словам, в следующей жизни мы, наверное, будем кем-то еще. Какая жалость! Что ж, нам пора прощаться, мне надо успеть на автобус. До свидания, молодой человек. Я совершенно точно тебя не забуду – в этой-то жизни. – Она целует его в лоб, поворачивается к сеньору Арройо. – Сыграешь для нас, Хуан Себастьян?

Сеньор Арройо открывает скрипичный футляр, быстро настраивает инструмент и принимается играть. Эту музыку он, Симон, прежде не слышал, но Давид откликается на нее улыбкой полного восторга.

Пьеса завершается. Арройо опускает смычок.

– Пора танцевать, Давид? – говорит он.

Мальчик кивает.

Арройо повторяет пьесу от начала и до конца. Глаза у Давида закрыты, он совершенно неподвижен, наедине со своим миром.

– Ну что ж, – говорит Арройо. – Теперь мы тебя оставим.

Один его сослуживец из вестников-велосипедистов показывает ему газету.

– Это не твой ли мальчик? – спрашивает он, тыкая пальцем в фотографию серьезного Давида, сидящего на кровати с букетом цветов на коленях, рядом с ним – дети из приюта. Позади него царит сеньора Девито. Вопреки золотым кудрям и свежему пригожему лицу у ее образа есть жутковатое свойство, которое ему, Симону, не удается уловить.

«Врачей озадачивает таинственное заболевание», – гласит заголовок. Он, Симон, читает дальше. «Врачи в педиатрическом отделении городской больницы озадачены таинственным заболеванием, возникшим в приюте «Лас Манос». Среди симптомов – резкое похудание и одряхление мышечной ткани.

Случай юного Давида, первого слегшего от этой болезни, осложняется тем, что у него особая группа крови – врачи называют ее редчайшей. Попытки отыскать что-то подходящее среди запасов крови пока оказались безуспешными, невзирая на призывы к донорским центрам по всей стране.

Комментируя этот случай, доктор Карлос Рибейра, глава отделения педиатрии, назвал Давида «отважным пареньком». Недавние сокращения бюджета – помеха, однако, сказал Рибейра, персонал больницы трудится день и ночь, чтобы добраться до сути этой таинственной болезни.

Доктор Рибейра отмел слухи о том, что причина болезни – в паразитах из Рио-Семилуна, протекающей по территории «Лас Манос». «Нет никаких оснований считать, что это паразитарное заболевание, – сказал он. – Детям в «Лас Манос» бояться нечего».

Доктор Хулио Фабриканте, директор «Лас Манос», когда к нему обратились за комментарием, назвал Давида «увлеченным футболистом и ценным членом нашего общества». «Его присутствия среди нас сильно не хватает, – сказал он. – Мы ждем стремительного выздоровления».

По итогам этой публикации в «Ла Эстрелла» их с Инес приглашает к себе в кабинет доктор Рибейра.

– Я так же расстроен, как, должно быть, и вы, – говорит он. – Это совершенно против политики больницы – допускать журналистов в палаты. Я побеседовал об этом с сеньорой Девито.

– Мне совершенно плевать на политику больницы, – говорит Инес. – Вы сообщили журналистам, что у Давида таинственное заболевание. Почему вы не сказали об этом нам?

Доктор Рибейра нетерпеливо отмахивается.

– Нет такого понятия в науке – «таинственное заболевание». Это все журналистские приемчики. Мы установили, что у Давида судороги. Мы пока не установили, как именно судороги связаны с симптомами воспаления. Но мы над этим работаем.

– Давид убежден, что он умрет, – говорит он, Симон.

– Давид до этого вел активную жизнь. Теперь он прикован к постели. Можно понять, почему он в результате чувствует себя несколько подавленно.

– Вы заблуждаетесь. Он не подавлен. Внутри его звучит голос, он говорит ему, что он скоро умрет.