Авраам Иегошуа - История разведенной арфистки

– На этот раз ты путешествуешь один, – констатировала Нóга.

И, нагнувшись к будущему цадику, свалившемуся ей на ноги, она прежде всего увидела грязные ладони, черные и такие маленькие, что ей стало не по себе. Бережно она подняла его, ловко стянула серую куртку и некогда белую рубашку с затейливо расшитым воротом, и, пока он делал безуспешные попытки оказать сопротивление, она стащила с него штаны, бесспорно передававшиеся в этой, как и любой другой подобной семье, от одного поколения к другому, обнаружив под ними испачканную пеленку, немедленно отправленную ею в помойное ведро, куда последовало и нижнее белье, которое она снимала через его голову двумя крепко сжатыми пальцами. Голый, подобно новорожденному, проделал путь в воздухе, плюхнувшись в наполненную водой и пеной воду и в этот момент в ее глазах он уже не был более мальчиком, но прекрасной маленькой девочкой, чьи золотистые мокрые пряди, подобно двум ручейкам, вытекали из такой же золотистой копны на голове ангела.

Обмыв его чистой водой, она прилежно скребла его тельце, и ни один кусочек его не смог избегнуть прикосновения ее руки с зажатой в ней мочалкой, ибо это была уверенная хватка опытного музыканта; свершая все это, она ни на миг не забыла слов, сказанных ее матери отцом: «С цадиками – очевидно, даже такими юными – следует обращаться со всей возможной бережностью и почтением, ибо они могут со временем стать предводителями того строптивого религиозного лагеря, способного возглавить правительство». Что ж… если этому суждено случиться, подумала она, со своей стороны она сделала все, чтобы очистить его от грязи.

Несмотря на собственную наготу, она не спешила прикрыть ее. Мальчик или девочка, повторяла она сама себе, – какая разница, что в будущем останется в памяти этого ребенка. И она завернула чистое тельце в банное полотенце и невесомое, словно птичье перо, понесла в гостиную, посадив в отцовское кресло, а он тихонечко замер в нем, ну очень похожий на очаровательную девчушку, в синих глазах которой бриллиантовыми искрами вспыхивали слезы, но пальцы при этом безостановочно бегали по черным кнопкам пульта. Опять этот телевизор. Хотя почему бы и нет? Она воткнула штепсель в розетку, надеясь, что какая-либо симфония из непрерывно передающихся по каналу «Меццо» заинтересует и увлечет маленького зрителя, пусть даже за счет громкого звучания. Но будущий цадик не готов был удовлетвориться малым, требуя полной власти над экраном, проворно меняя каналы, пока не остановил свой выбор на стае обезьян, прыгавших с ветки на ветку в гуще африканских джунглей.

Похоже, что сам он в итоге отделался легко.

Внезапно отчаянный стук донесся со стороны входной двери. Она набросила на себя банный халат, туго подтянув пояс, пригладила волосы, запустив в них пальцы, и лишь после этого открыла дверь бледному и перепуганному телохранителю. Она провела его к его протеже, сидевшему в кресле, завернувшись в огромное банное полотенце и не отрываясь глядевшего на то, с какой ловкостью макаки перепрыгивают друг через друга.

– Он чуть-чуть не разбился насмерть, если тебя это интересует, – сообщила Нóга, и голос ее не сулил ничего хорошего, но Иегуда-Цви, казалось, не обратил на это внимания. Лицо его было красным, он кусал губы, а потом душераздирающим жестом вскинул руки и опустился на колени перед маленьким мальчиком, который даже не взглянул на него, втянув ноздрями запах, исходивший от влажного полотенца.

– Что это? – спросил он. – Ты вымыла его?

– Конечно.

– Зачем? Что он тебе сделал?

– Он скользил вниз по трубе и свалился мне под ноги, грязный и вонючий.

– Ну и что?

– Что ты хочешь сказать этим своим «ну и что»? Его нужно было вымыть.

– Как?

– Как? При помощи воды и мыла. Ты когда-нибудь слышал о воде? Ты знаешь, что такое мыло?

Отпрыск Шайи выслушал эти вопросы и посмотрел на нее с явным отвращением.

– А одежда? Его цицит и рубашка со специальной вышивкой из Торы?

– Не бойся, все в наличии… за исключением старой пеленки. Но не вздумай, Иегуда-Цви, снова натянуть на него эти грязные тряпки. Поднимись к его бабушке и пусть она даст во что его переодеть.

– У него здесь нет другой одежды.

– Тогда просто забери его отсюда как есть, завернутым в полотенце, которое пусть будет моим подарком. Но сначала поклянись мне жизнью своего отца, жизнью Шайи Померанца, что никогда… никогда больше не заберешься сюда снова ни через дверь, ни через окно, потому что – подумай сам, что будет со всеми хасидами, если их цадик свернет себе шею, свалившись с водосточной трубы.

– Они найдут себе другого цадика, – пробурчал мрачно телохранитель, пронизывающим взглядом уставившись на ее наготу, угадывающуюся под банным халатом. И это был уже не любопытствующий взгляд ребенка, но одержимого яростью подростка, который вырвал переключатель программ из маленькой ручки своего подопечного, выключив телевизор, сорвал с малыша полотенце и с отвращением швырнул его на пол, после чего вопящего и голого малыша вынес через незапертую дверь и, не проронив на прощанье ни слова, понес его по лестнице наверх, к бабушке, которая давно уже не сознавала, что у нее есть внуки.

Сначала она хотела рассказать матери всю эту историю с мальчиком, но потом передумала. Мама несомненно воспримет этот эпизод иначе, чем она сама, и ей не захотелось, чтобы радость, которую она испытывала, подвергнута была уничтожающей иронии, присущей ее матери. Так что после долгого послеполуденного отдыха приподнятое настроение вернулось к ней, и она решила прогуляться. Дойти до центра города и попасть на какой-нибудь иностранный фильм, но затем вспомнила, что все кинотеатры уже много лет как исчезли из Нижнего города, из центра, перебравшись в более перспективные пространства, а потому она двинулась по направлению к шуку , о котором думала всегда без какой-либо приязни и, прямо скажем, игнорировала его годами, а вот теперь ей туда захотелось.

Вечер не торопясь опускался на Махане Иегуда, и Нóга вдруг ощутила сильнейшее желание отведать здешнего знаменитейшего мясного супа [6] Мясной суп – имеется в виду борщ. – красного, густого и горячего. А потому она прочесывала проходы в поисках какой-нибудь полупрофессиональной, специфической харчевни – той хотя бы, в которой она уже была однажды, в надежде, что она не успела снова превратиться в бар. Но в минуту, когда ноги ее уже вели вниз по ступенькам, надежды рухнули. Перегородка, отделявшая обеденный зал от кухни, была задвинута, а длинный общий стол рассыпался на отдельные маленькие столики, между которыми сновал некто, разносивший по этим столикам зажженные свечи. Тут же, в уголке, примостились аккордеонист с гитаристом рядом со своими футлярами и парочка неопознанных личностей, подчищавших куском питы свои тарелки; не исключено, что это тоже были музыканты.