Эшли Шумахер - Мгновения Амелии

– Нолан, присматривай за ними.

Словно до этого я за ними не присматривал. Как будто мне нужно напоминать.

Боже, боже, боже. Они мертвы. Я видел их. Хотя не должен был. Алекс пытался оттащить меня, но он ниже, а я высокий и тупой, поэтому пошел смотреть, как их вытаскивают из воды. Они выглядели, как утопленники из ужастиков – холодные, синие, скользкие. Но как? Они ведь были здесь всего пару часов назад?

Мертвы. Мертвы. Мертвы. Мертвы. Моя вина. Мертвы.

Все внутри разрывается. Хочу, чтобы они были здесь. Хочу, чтобы они зашли ко мне в комнату и сказали, что все это шутка. Хочу, чтобы они навалились на Алекса и разбудили его.

Алекс спит на полу. Говорит, что не оставит меня одного. Говорит, что я не виноват.

Час назад приехал отец. Я спустился к нему, он все еще не снял костюм с галстуком после встречи. Не знаю почему, но мне хотелось услышать, что он скажет. Сказал, что все хорошо, что я не виноват, что мы переживем. Но затем я услышал, как отец и мама кричали друг на друга, и метнулся в комнату.

Мертвы.

Сегодня Эмили спросила, свожу ли я ее в книжный магазин и почитаю ли ей снова. Я ей отказал, сказал, что у меня дела, что пусть поиграет с Эйвери, что мы увидимся вечером.

Но уже вечер. А их нет.

Помогите. Помогите. Помогите.

Помогите. Мертвы.

Хочу умереть».

Последнее слово линией тянется по всей странице, будто кто-то отдернул руку писавшего. Заливаясь слезами, я поднимаю взгляд на Нолана, который, кажется, вспоминает, каково это: плакать, не проронив и слезинки.

– Александр, – бросает Нолан, – он проснулся, увидел, что я пишу, и выдернул ручку, уверяя меня в невиновности. Но даже если это и не так, я обязан своим сестрам жить дальше.

Я вытираю рукой нос.

– И ты прислушался.

– Почти. Для меня эти слова означали, что дальнейшая жизнь будет моим наказанием, – фыркает он. – По крайней мере, благодаря Алексу. Особенно когда он залез в мою односпальную кровать, потому что мне нельзя было находиться в одиночестве.

Раз я попала в самую душу Нолана и он хочет, чтобы я обо всем узнала, то даже будучи неуверенной в желании услышать ответ, я вынужденно спрашиваю:

– Ты все еще так думаешь? Что твоя жизнь – наказание?

– Нет, – его взгляд перемещается на мои губы, – это привилегия.

Я ставлю дневник на место и продвигаюсь дальше.

– Покажи что-нибудь еще, – прошу я.

Я проглатываю заметку за заметкой о его родителях. Отец ушел из уже почти развалившейся семьи сразу после смерти дочерей; однако по решению суда Нолан часто виделся с ним по выходным. Но его не волновал этот чопорный делец. В отличие от моей матери, мама Нолана только расцветала от новообретенной независимости и каждую неделю тратила бесконечные часы на уход за телом и – спасибо щедрому разделу имущества – шопинг. Со слов Нолана, она представляется мне как черствый и плоский персонаж из сказки, злобная мачеха, не заботящаяся о наследнике престола. При этом он записал почти каждый разговор с ней. Я задумываюсь, осознает ли Нолан, что в своих утверждениях, что не скучает по маме и не нуждается в ней, выразил всю свою тоску.

В записи, сделанной почти год назад, он детально пересказывает их беседу. Нолану исполнилось восемнадцать, и он купил летний дом Эндсли в Локбруке.

Мама через своего риелтора отправила письмо. Понятия не имею, почему эта женщина все еще не научилась писать СМС или отправлять имейлы.

– Если хочешь купить мебель, то я пришлю своего помощника для оценки.

Могу поспорить, что она уже потратила деньги отца, а теперь заставит меня торговаться с безымянным помощником из-за моего детского покрывала, книг с картинками Эмили и футбольного мяча Эйвери.

– Покажи что-нибудь радостное, – прошу я, больше не в силах накапливать в себе груз негативных эмоций, – что-нибудь хорошее.

– Что-нибудь не паршивое? – улыбается Нолан. Пока я читала, он перелистывал ежедневники и выглядит вполне спокойным. Интересно, легче ли ему переживать воспоминания со мной? Надеюсь, что да.

Нолан передает мне еще один дневник в кожаной обложке, туго опоясанный свисающей завязкой.

– Что это? – осведомляюсь я.

– Что-то хорошее, – отвечает он.

Текст внутри написан разборчивым почерком. Я читаю первую недатированную запись, выведенную на странице детскими закорючками.

Сегодня мы побывали в Ормании. На турецком ormania означает лес. Узнал об этом из книги. Еще я прочитал книгу о мышонке и его друзьях мышатах. История странная, и у мышонка странное имя. Ормания понравилась Эм и Эй. Я ее выдумал. Завтра снова хотят туда. На обед я съел сэндвич, хотя пришлось меняться с Эм, потому что она вопила, что хочет съесть мой сэндвич с ветчиной, а не свой с сыром. Я узнал, что авиарий – это клетка для птиц, отчего разозлилась Эйвери. Прочитал об этом в книге. Эм расплакалась, потому что подумала, что Эйвери будет заперта в клетке, но вскоре обо всем забыла и доела свой сэндвич.

Я посмеиваюсь. В последнее время мной настолько позабыта радость, что от бурлящей внутри эмоции кажется, будто я зараз выпила целую банку газировки.

– Это не лучшая часть. – Наклонившись, Нолан перелистывает пару страниц. – Вот, начинай сверху.

Миссис С говорит, чтобы я называл ее Валери. Миссис С держит книжный магазин. Маме все равно, пойдем ли мы туда сами. Нам нужно держаться за руки, когда гуляем без нее. Мама подвезла нас и сказала, что придет через час. Валери угощает нас зелеными чипсами, которые должны быть сделаны из овощей, но на деле – из картошки. Она заставляет нас мыть руки, чтобы не оставлять на разворотах книг крошки. Больше всего мне нравится комната с маяком и горами. Эм и Эй сказали, что там Ормания. Я согласился с ними. Они считают меня королем Ормании. Я соглашаюсь с ними.

– Так орманская комната появилась еще до Ормании?

Нолан кивает, с улыбкой читая свои детские заметки.

– Ага. Если бы не Вэл и магазин, то Ормании в том виде, в котором она есть, не было бы.

– Или Эйвери и Эмили, – замечаю я.

Он кивает, на губах появляется печальная улыбка.

– Да.

Я наслаждаюсь происходящим. Передо мной в настоящей душе Нолана Эндсли разворачивается целая история Ормании. Мысли переплетаются с воспоминаниями о Дженне и ее требованием покупать только идеальные книги. В памяти всплывает, как отец читал мне перед сном. Восторгаюсь двумя малышками и мальчиком, немногим старше их, играющими под блестящим солнцем на песочном пляже и в прохладном убежище в виде необычного книжного магазина. От всего этого я начинаю заполнять тусклый мир вещами, которые возвращают желание жить.

Когда я прекращаю создавать мир, его наполняет любовь, потерянная и вновь обретенная. В реальности мне нравится отыскивать что-то новое, узнавать большее, а не тратить время зря на то, что мне неинтересно. Осознание этого заставляет меня схватить телефон, прежде чем я успею передумать.