Марсель Паньоль - Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

Лу-Папе, уже от калитки, позвал его:

– Эй, Куренок, марш домой!

Уголен внезапно обернул к нему свое искаженное и залитое слезами лицо.

– Нет, нет! Все ты! Это из-за тебя я все потерял! Если б я знал! Если б знал… – Он спрятал лицо в ладонях.

– Послушай, Куренок… – проговорил Лу-Папе, вновь подойдя к племяннику.

Но тот вдруг отступил назад, перемахнул через парапет, приземлился метрах в пяти от него, в кустах дрока, и бросился наутек. Собравшиеся проводили его взглядом; как умалишенный пронесся он по зарослям дубков-кермесов и исчез в сосняке.

Лу-Папе вернулся от калитки.

– Я остаюсь. Раз все здесь против него, я остаюсь, чтобы его защищать.

– Это будет нелегко, – отвечал Бернар, – сперва придется защитить себя!

– Но, господин учитель, позвольте вам объяснить! Вы же видели, что эта малышка довела его до сумасшествия! Я не говорю, что она сделала это нарочно, но это так! Он сам не понимает, что несет, что творит! Позавчера немая приготовила нам на обед грибы на гриле, пальчики оближешь! Он поел, а вечером отказался от ужина и заявил: «Живот побаливает. Я переел за обедом улиток, теперь они недовольно бурчат в утробе». Так что все, что он в состоянии сказать, равняется нулю! Эта история с родником высосана из пальца! – Он обвел присутствующих заискивающим взглядом, ища подтверждения тому, что говорил. – Да в Розмаринах и не было никогда родника. Маленькая лужица, возможно, но настоящий родник открыл я! – выкрикнул он. – Вы, те, что родились здесь, подтвердите, что родника не было!

Все хранили молчание, но бросали друг на друга робкие взгляды. Один Эльясен, сунув руки в карманы, пожал плечами и собирался уже заговорить, как Лу-Папе торжественно предупредил:

– Будьте осторожны! Если вы знали, что родник имелся и не сказали об этом горбуну , значит вы виновны в его смерти!

Манон, сжав зубы, поочередно смотрела на каждого из присутствующих мужчин, ни один из которых не осмеливался заговорить.

– Господин мэр, – прервал тишину Бернар, – вы знали о существовании этого источника?

– Знаете, я ведь редко хожу в холмы… – нерешительно и смущенно начал тот. – Разве что на охоту, но так, от случая к случаю, сопровождая кого-либо из друзей. Розмарины далеко…

– И вы никогда не слышали об этом источнике?

– Слышал ли я? Ну да, а как же… Я слышал, что у Пико-Буфиго был источник и что он его забросил. Я понял, что ключ больше не бьет.

– А вы, вы ничего не знали? – обратился Бернар к остальным.

Под мечущими молнии взглядами Лу-Папе присутствующие беспокойно поглядывали друг на друга. Ответить отважился только Памфилий.

– Ну конечно знали… Да что там, все знали!

– Когда я был маленьким, – начал Казимир, – отец посылал меня туда за студеной водой, в которой он закаливал топоры и лезвия рубанков… Ручеек был не так чтобы очень уж широкий… не толще моего запястья, но вода бежала шустро, а ближе к берегам видны были подмытые толстые белые корни розмаринов…

– А вы, Англад, вы знали?

– К несчастью, да… Отец Пико-Буфиго Камуэн-Толстяк выращивал много овощей благодаря этой воде… Он целыми возами доставлял урожай на рынок…

– И вы знали, что человек гробит себя, вместе с женой и ребенком таская воду издалека?

– Все это знали, – отвечал Памфилий. – Сверху было видно, как они идут то туда, то обратно, нагруженные бидонами, кувшинами…

– Под конец он бегом одолевал путь… – заговорил Кабридан. – Мы думали, упадет… Но я был слишком беден, чтобы лезть в чужие дела.

– То есть все всё знали и ни один не набрался смелости шепнуть два слова этому человеку, два слова, которые раскрыли бы ему, что он богат, и наверняка спасли бы его от смерти! – возмутился Бернар.

– Не хотел бы никого обидеть, – вступил в разговор господин Белуазо, – но вы являетесь сообщниками преступления, исполнению которого могли бы помешать, произнеся всего два слова или просто сделав один жест…

Все опустили головы, Лу-Папе собрался что-то сказать, но тут Манон, не поднимая глаз, тихо проговорила:

– Только один сделал попытку спасти нас. Он нарисовал две черные стрелы на двух белых камнях… Но мы не поняли. Это был человек, и я благодарю его. А другие, все другие… – Слезы брызнули из ее глаз, и она закричала: – Какое подлое нужно иметь сердце, чтобы отказаться совершить чудо, когда Господь позволяет сделать это!

Она рыдала так сильно, что Магали пришлось обнять ее.

– Ты права, но ты сама можешь совершить чудо в воскресенье… Твое несчастье – наш грех… Если ты придешь на крестный ход, твоя молитва и будет знаком того, что ты нас прощаешь… – сказал Англад.

– Совершенно неприемлемо просить жертву молиться за своих палачей! – сухо вставил господин Белуазо.

– Но именно так поступил наш Господь, – мягко возразил Англад, – и возможно, ей предоставляется случай получить место в раю. Упустив такую возможность, которая, кстати, не так уж часто выпадает, вряд ли она поступит правильно. Я порой чувствую себя несчастным оттого, что не имею врагов, потому как это лишает меня возможности молиться за них.

– Но как при таких прекрасных чувствах вы позволили умереть ее отцу? – спросил Бернар.

Англад закатил глаза к небу, развел руки в стороны и смиренно уронил их, опустив голову.

– Правда в том, что никто не посмел пойти против воли Субейранов и встать на защиту человека, который был нездешним, а главное, он был из Креспена… Понимаете, люди из Креспена… – попытался объяснить Филоксен.

– Ясно, раз ты из Креспена, то подыхай, – саркастически изрек Бернар.

– А еще они ненавидели мою бабушку и отыгрались на ее сыне, – прошептала Манон.

– Твоя бабушка? Какая еще бабушка? – удивился Англад.

– Та, что покинула Бастид-Бланш и вышла за кузнеца из Креспена.

– Что она такое несет? – сказал Казимир.

– Бред какой-то… – проворчал Лу-Папе. – С меня хватит, я ухожу…

Он сделал два шага к калитке, когда Англад тихо поинтересовался:

– А как звали твою бабушку? – Спрашивая, он уже догадался, каким будет ответ.

– Вам это прекрасно известно, – отвечала Манон.

– Не станешь же ты утверждать, что это… Флоретта? – соединив руки, как для молитвы, спросил Англад, подходя к Манон.

– Да, ее звали Флоретта Камуэн, она родилась на той ферме, на которой умер ее сын!

– Надо же! – озадаченно протянул Памфилий. – Здесь никому об этом не было известно!

– Старый вор, вон тот, всегда это знал, и Уголен тоже знал…

Лу-Папе в эту минуту как раз дошел до калитки.

– Эй, Папе, – крикнул Казимир, – ты знал, что это был сын Флоретты?

– А что это меняет? – холодно отвечал тот.

Но для остальных это меняло все. Бросить на произвол судьбы любителя-крестьянина из Креспена – это было, в общем-то, в порядке вещей, но жертвой стал сын Флоретты из Бастид-Бланш, не какой-то пришлый покупатель или арендатор, а законный хозяин родового имения, полученного по наследству от матери.