Марсель Паньоль - Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

– Так лента всегда будет рядом с моим сердцем, – сказал он сам себе, выпил большой стакан вина и растянулся на тюфяке, прижав кулак к горящей груди.

Что и говорить, бедняга Уголен из рода Субейранов начал лишаться ума и худеть не по дням, а по часам.

Как-то раз во второй половине дня Манон сидела среди высохшей травы в ложбине Рефрескьер и наблюдала за желтым панцирем маленького чудовища, выжившего с доисторических времен, которое вонзило свои коготочки в стебелек дикой моркови. Большое насекомое оставалось совершенно неподвижным, но внутри него что-то происходило: внезапно его спинка треснула почти по всей длине, и какое-то существо нежно-зеленого цвета стало высвобождаться из темницы, в которую было заключено. Оно было завернуто во влажные смятые крылья и медленно и неуклюже карабкалось к концу стебелька, где и застыло под палящим июльским солнцем. Это была цикада. Ее тело на глазах меняло цвет с зеленого на коричневый, крылышки распрямлялись, становясь прозрачными и плотными, словно слюда с золотыми прожилками.

Манон дожидалась первого полета козявки, как вдруг увидела двоих охотников, спускавшихся по склону ложбины. С ружьями за спиной они двигались по едва заметной тропе, но вдруг сошли с нее и исчезли в густых зарослях у подножия гряды… Она ждала, что прогремит выстрел, но ничто не нарушало тишины, даже легкое поскрипывание камешков под их ногами. Она забеспокоилась: именно в этом месте она поставила четыре очень дорогие ловушки на кроликов; возможно, это были охотники из Ле-Зомбре, люди, от которых, как известно, можно ожидать чего угодно. Она перестала наблюдать за цикадой, велела собаке дожидаться ее и пошла в обход, чтобы оказаться выше охотников и остаться незамеченной.

Под прикрытием можжевельника она добралась до края обрыва и сквозь ветви наклоненного над ним терпентинного дерева увидела двух мужчин, сидящих на поваленном каменном дубе и с большим аппетитом закусывающих.

Она узнала Памфилия, столяра, который изготовил для ее отца гроб.

Второй, коротышка с большой головой, был ей неизвестен. Это был Кабридан.

Снимая шкурку с кружочка колбасы, столяр говорил:

– Лично я никогда не дотрагиваюсь до чужих ловушек. Для меня чужие ловушки – святое. Особенно эти.

Манон удивилась тому, что к ней относятся с особым почтением.

– Почему особенно эти? – спросил его товарищ.

– Потому что это ловушки дочки горбуна… Вчера вечером я сидел в засаде на певчих дроздов и видел, как она их расставляла…

Кабридан долго молча жевал. Столяр налил себе вина, выпил, вытер губы тыльной стороной руки и продолжил:

– Только этим она и живет, было бы преступлением забирать у нее ловушки после того, что мы ей сделали…

– Что, что, что? – с полным ртом спросил второй. – Я никогда ничего ей не делал… А, та история с шаром… тебе прекрасно известно, что я был ни при чем!

– Согласен! – отвечал Памфилий. – Но я говорю о другом.

– О чем же?

– О роднике. Ты о нем не знал, о роднике в Розмаринах? Ты не знал, что он существовал более пяти десятков лет?

– Не забывай, что я моложе вас всех.

– Ты никогда не видел этот родник? Не видел, как из него течет вода?

– Может, разок и видел, когда был маленьким, – поколебавшись, ответил Кабридан. – Я тогда пошел на охоту с отцом… Мы пили из ручейка. Наверное, это и был тот родник.

– Как это наверное? Да во всем краю не было других родников! И ты знаешь, что это Уголен закупорил его, еще до приезда сюда горбуна.

– И знаю и не знаю. Во всяком случае, я тут ни при чем. И потом, Папе сказал нам, что родник давным-давно иссяк…

– Иссяк! – усмехнулся столяр. – Как бы не так! Для Субейранов-то не иссяк! Тут же раскупорили его, когда смогли завладеть фермой…

Леденящий холод объял Манон, когда она услышала эти слова, которые были машинально восприняты ее умом, но пока не дошли до ее сердца; она еще сомневалась, правильно ли поняла услышанное, но дрожь уже пробежала по ее спине, и она задышала чаще.

Разговор охотников продолжался под звуки чавканья.

– Тебе было все равно, когда ты видел, как этот несчастный пропадает ни за что?

– Во всяком случае, у меня никогда не возникало желания смеяться над ним, как у других… – отвечал Кабридан. – Когда об этом заводили речь, я уходил, потому как предпочитал не думать об этом… Ты знаешь, мне не занимать честности и желания помочь, но храбрости, увы, у меня нет как нет. И потом, должен признаться, пять лет назад я одолжил у Папе двести франков. Когда мои малышки захворали краснухой… Я возвращал их ему по десять франков. А когда не мог, он мне говорил: «Не переживай, отдашь, когда сможешь». Так что, сам понимаешь, мог ли я пойти поперек воли Субейранов ради дела, в правоте которого я не был уверен и которое меня не касалось…

– Субейраны – сволочи, – продолжал Памфилий. – Старик одолжил тебе денег именно для того, чтобы ты молчал об этой истории. Ловко рассчитал, ничего не скажешь!

– А ты сам-то почему ничего не сказал? – допив вино, робко перешел в атаку Кабридан.

Столяр отрезал несколько кружочков колбасы.

– Из-за Амели. Однажды я издалека увидел, как горбун ищет воду при помощи палочки… Я думал, он найдет источник, и был бы так рад этому! Но нет! Он ничего в этом деле не смыслил и несколько раз прошел в двадцати метрах от родника, а на следующий день принялся рыть не там, где надо… Я всю ночь терзался: он вынужден босиком ходить по камням с огромной бутылью на горбу, тогда как у него под ногами самый прекрасный в округе родник… Ну, утром я Амели и говорю: «Мы все преступники, это не может больше так продолжаться. Я ему скажу». О горе! Она устроила мне такое! Чего я только не услышал: ты оставишь детей без хлеба, путаться в дела других стыдно, горбуны приносят несчастье, тем более что этот горбун – из Креспена, ну и все такое прочее, и пятое и десятое, покоя от нее не было, просто извела меня, даже в мою мастерскую приперлась и снова завела свою шарманку. В общем, я дал обещание молчать. А она мне: «Обещать недостаточно. Клянись своим верстаком». Мне что, с меня не убудет, я в это не верю. Ну я вытянул руку над верстаком и поклялся. Тогда она так колюче взглянула на меня и говорит: «Посмотри, чем ты поклялся!» И приподняла столярный угольник, а там… фотография моей дочки на первом причастии с требником в руках! Это она нарочно подсунула.

– Да, здорово она тебя обвела вокруг пальца! – покачал головой Кабридан.

– Да уж! Сильна, ничего не скажешь! Ну я и не смог ничего сказать, но мучился. Однажды я взял горшочек с черной краской и возле дома горбуна на обочине дороги, той, что проходит выше дома, нарисовал две стрелки на белых камнях, на расстоянии двадцати пяти метров одна от другой.