Йозеф Кот - День рождения

— О чем ты болтаешь?

— Если хочешь знать, все уже подготовлено. Еще до конца года главное управление будет упразднено, мы будем действовать самостоятельно. Кто поднимет за тебя руку, фанатик?!

С каким удовольствием я вышвырнул бы Рауха за дверь! А ведь он старше меня, и я всегда был с ним вежлив, более того, относился с уважением.

— Ах вот для чего ты отменил обязательное правило записывать время прихода и ухода? Чтоб тебя выбрали?

Раух багровеет, лоб и лысина его покрываются капельками пота.

— Ты прекрасно знаешь, что мы с Бухалой приятели, и если б я мечтал о директорском кресле… Но именно потому, что он мой приятель, он принял мое предложение, и директором поставили тебя. Неужели иначе на тебя кто-нибудь обратил бы внимание?

— В данный момент директор я, и я не позволю разговаривать со мной в таком тоне.

— Вот именно, директор в данный момент.

— Поговорим об этом на парткоме.

— Партии нужны люди прогрессивные и образованные. А ты, голубчик, закоснел. Проспал наше поступательное движение вперед и топчешься на месте. Ты молодой, но уже старик.

— Я освобожу тебя от должности.

— Ты успел просмотреть сегодняшнюю почту?

— Нет.

— Там ты найдешь программу действий нашей типографии. Мы с Адамом целую неделю просидели над ней. Прими ее к сведению. Все идет к самоуправлению. Или, может, ты влюблен в наше главное управление?

— А если я не приму вашу программу?

— Тебе придется объяснить это перед всеми. Что касается меня, то я заранее предвкушаю это удовольствие. И еще кое-что: среди сегодняшней корреспонденции ты найдешь мои предложения насчет зарплаты.

— Мы же условились, что никаких изменений в зарплате не будет. У нас нет возможности. Нельзя же распределять больше, чем зарабатываем! Как экономист ты это прекрасно понимаешь.

— Будь ты не бюрократ, а человек с фантазией, ты бы сделал все, чтоб мы заработали и имели зарплату побольше. Ты собираешься выступать против решений завкома?

— Какое отношение к этому имеет завком?

— Они поддержали мое предложение. Там подпись Борко.

Открыв книгу регистрации поступления писем, я тут же со злостью захлопываю ее. Я в западне и сам же добровольно сунул голову в петлю, которая неудержимо затягивается, сжимает мне горло, и я задыхаюсь. Смерть мгновенна. Неприятно лишь видеть свою смерть. Хоть бы кто сжалился и завязал мне глаза платком.

Я повис на черешне. Ветки черешни крепкие, будто стальные. Черешня усыпана плодами. В нескольких сантиметрах от моего лица теплый ветерок раскачивает гроздь сочных ягод. Я пытаюсь дотянуться до них ртом, но каждое движение отнимает последние силы, и я задыхаюсь. Гроздь недосягаема. «Здесь висит человек, — слышу я голос Рауха, усиленный хриплым репродуктором, — здесь висит человек, из-за мелочности и ограниченности которого ваши дети лишены куска хлеба и счастья. Ведь для чего человек живет на земле? Мы общество нового типа, которое выступает против того, чтобы человек надрывался в поте лица, сдирая руки в кровь, и представлял себе райскую жизнь лишь в виде туманной перспективы. Нет, друзья, мы общество, которое хочет само пожинать плоды своего труда. Мы живем во имя сегодняшнего дня. А кто хочет жить ради призрачного завтра — того на черешню!» Собравшиеся шумят. Слышны крики «за» и «против». Рената плачет. «Ах, он был такой симпатичный юноша и умрет, не переспав со мной. Умрет, так и не переспав со мной». Над ухом у меня жужжит оса.

Я немного оттягиваю узел на галстуке и расстегиваю ворот рубашки. Оса упрямо кружит над книгой регистрации писем, наконец улетает и натыкается на густую занавеску.

Виктор Раух стоит, не двигаясь, и миролюбиво улыбается.

— Будь умницей, Павол. Опыт у тебя не бог весть какой, жизнь тебя еще не очень трепала, так что будь умницей.

До главного управления езды не более двадцати минут, но сегодня, мне кажется, пройдет целая вечность, пока Борко преодолеет все перекрестки, где, точно назло, всякий раз у нас прямо перед носом загорается красный свет. Начался сезон отпусков, и на улицах полно иностранных машин.

Борко молчит, хотя обычно разговорчив, словно таксист в предвкушении чаевых, но стоило нерешительному водителю впереди загородить нам путь к управлению, как он разражается потоком слов.

Я направился по широкой лестнице в вестибюль высотного здания, и Борко бросил вдогонку:

— Вас дожидаться?

— Да, подождите.

— Я буду на стоянке.

— Хорошо, будьте на стоянке.

Бухала встречает меня с некоторым изумлением. Не успев сесть, я тут же выкладываю ему содержание моего разговора с Раухом и, внутренне замирая, жду, на чью сторону он встанет. Мой рассказ Бухала выслушивает без интереса, словно все это не имеет к нему ни малейшего отношения и ему предельно безразлично, что делается у нас в типографии.

— Да, тебе там нелегко, товарищ Самель, — наконец выдавливает он и принимается чистить ухоженные ногти декоративным ножом для бумаг.

— Я хочу знать, на чем мы стоим. Хочу услышать мнение главного управления.

— Наплюй ты на все. Будь выше этого.

— И тем не менее я хочу знать, что ты думаешь, товарищ Бухала.

— У меня на это своя точка зрения. — Бухала зевает, показав крючки, которыми крепится мост за здоровые зубы. — Но от моей личной точки зрения ничего не зависит.

— Я б хотел, чтоб ты пришел к нам на совещание начальников цехов и отделов.

— Я завтра уезжаю на лечение.

— Ты уезжаешь лечиться?

— Да, месяц буду на водах, а потом еще отпуск.

— Выходит, два месяца тебя не будет?

— Так точно. Два месяца. А там, глядишь, мы и поумнеем. Может быть.

— А мне ждать тебя до тех пор?

— У меня отложение солей. Ежегодно я принимаю курс лечения и…

— Я приехал к тебе посоветоваться о серьезных вещах.

— Я не сомневаюсь, что дело обстоит серьезно. Но не так страшен черт, как это кажется на первый взгляд.

— Мне снимать Рауха?

— Это твое право. Главное управление не будет водить тебя за ручку.

— А тебе, значит, все равно, буду ли я выполнять ваши приказы или подчинюсь какому-то там самозваному совету?

— Ничего мне не все равно. Но относиться к этому можно по-разному. И если у вас появится какой-то совет, он вовсе не будет самозваный. Я же тебе сказал: самое лучшее выждать. Предпринимать что-либо можно лишь в том случае, когда ясна обстановка.

Что ж, мне обстановка ясна. Даже слишком хорошо. Для Бухалы я жертвенная пешка. Уверенность, даже безмерная самоуверенность Бухалы и авторитетные заявления вылились в трусливое выжидание. В глазах Бухалы застыл страх. И хотя баритон его по-прежнему звучит убедительно, голос отлично поставлен, все интонации продуманы и рассчитаны, как и пристало завзятому оратору, глаза у Бухалы бегают, а веки вот-вот закроются. Он там заляжет в свою ванну, как медведь в берлогу, и переспит худые времена. Еще не бывало такого, чтобы медведь замерз. Он выстилает свое убежище мхом и листьями и заботливо прячет его от постороннего взгляда. Медведям хорошо. К тому же медведей любят. Они танцуют на задних лапах, им все хлопают, бросают в клетку куски рафинада и ломтики колбаски.