Йозеф Кот - День рождения

А что, если вернуться сейчас в управление, войти в кабинет Бухалы и заорать, что он весьма заблуждается, думая, будто я человек без убеждений. О, с каким удовольствием бросил бы я ему в глаза, — погоди, вот заведу в типографии такие порядки, что ты еще обо всем пожалеешь! Только я никуда не вернусь. Да и вообще, в жизни нет возврата. Можно лишь отступить, убежать. Но попробуй убеги от себя самого. Могу ли я убежать от своего прошлого, до которого никому нет дела?

«Обвиняемый, встаньте». Вот уж не думал, что столько народу заявится на разбирательство моего дела. Дела, которому нет ни начала, ни конца. Вот Виктор Раух и Адам Кошляк — уселись в первом ряду, оба в отутюженных костюмах, белых сорочках и широких галстуках. Пришла Жофи, она подносит к глазам носовой платочек и своими всхлипами нарушает напряженную тишину. Пришел Бухала, он в черной маскарадной полумаске; Бухала подбрасывает вверх конфетти, и на пол сыплется разноцветный снег — желтые, зеленые, розовые, голубые, черные снежинки. Будем кататься на санках. Наверху, на балконе галереи, сидит Рената, задрав толстые ноги на перила. В руке у нее пластмассовая трубочка, через которую она плюет в меня рисовыми зернами. «Вы обвиняетесь в невиновности. Признаете ли вы свою невиновность?» — «Я отвергаю обвинение». — «Это не может быть принято во внимание». И что бы я ни сказал, все может быть использовано против меня. А я ничего и не скажу. Буду упрямо молчать. Буду молчать как могила. Моя собственная могила.

— Ну и ну… — Френкель пялится на меня из своего окошечка. — Опять опаздываете, молодой человек?

Для Френкеля я всего-навсего «молодой человек». Он не признает моей должности, он никаких должностей не признает. Уважал он и признавал одного Страку, отдавал честь, величая «паном майором», как и положено настоящему служаке.

— Что поделаешь, проспал.

Зачем я придумываю? Но так, пожалуй, лучше.

— Ночная вахта, а? — хитро подмигивает Френкель. Жест его недвусмыслен и понятен даже глухонемому.

— Труд облагораживает…

Взгляд мой падает на большие часы на длинных цепочках, висящие в вестибюле. Половина двенадцатого.

— Вас тут искали.

— Кто?

— Да этот, бородатый. Я думал, вы наверху, и впустил его.

— Впустили?

— К тому ж у него постоянный пропуск. И таких нельзя не пускать. Такие внушают доверие, молодой человек.

У меня остается слабая надежда, что редактор Фиала торчит в наборном или у верстальщиков и я проскользну к себе в кабинет незамеченным. Увы. Фиала сидел в кресле в коридоре, ведущем в директорскую. Завидев меня, он вскочил, и глаза его просияли:

— Наконец-то дождался.

— Я сегодня очень занят. — Я безуспешно пытаюсь отбиться.

Не тут-то было. Фиала неумолим.

— Мы уже получили.

— Что?

— Под зад! — И он машет перед моим носом конвертом с фирменным штампом нашей типографии под прозрачной вклейкой. — Можете убедиться: «В связи с недостатком производственных мощностей с 30 июня с. г. договор с Вами считаем недействительным». Печать. Подпись. Черным по белому.

— Найдете другую типографию.

— Вы знали об этом?

— Да вы пристроитесь в любой крупной типографии.

— Вы дали на это согласие?

— Дорогой мой, у меня сейчас заботы поважнее какого-то собачьего журнала.

— Как вы можете так говорить! — В голосе у Фиалы слезы. — Как вы могли такое сказать?!

Из секретарской доносится шум голосов. Двери распахиваются, и в коридоре появляется Рената. Она вся пылает, щеки пунцовые, глаза сверкают, точно зеркала.

— А, вы тут? В коридоре?

Непонятно, кому адресован вопрос, мне или Фиале. Снова что-то отмечают. Уж если Рената так распалилась, значит, пропустила стопки три, не меньше.

— Что происходит?

— Ничего… ничего не происходит.

— Рената…

— В конце концов, у нас здесь… ну… демократия. Дайте-ка пройти, ребята.

Оттеснив нас, она захлопывает за собой дверь дамского туалета.

— Идемте ко мне.

Обрадованный Фиала следует за мной.

В кабинете духота, с утра некому было открыть хотя бы форточку.

— Что мне делать?

Фиала снова достает письмо о расторжении договора.

— Наплюйте на это.

— Это подписано заместителем…

— Подождите, пока появится директор. И оставьте меня в покое. Честное слово, не надоедайте.

Звонит телефон. Меня зовут в секретарскую. Кошляк выиграл в спортлотерею 300 крон. Просто невероятно, до чего везет этому типу. Мало ему дома с садом, так нате вам еще и 300 крон.

— Нет, не приду. Серьезно. У меня посетитель.

Я кладу трубку и смотрю на Фиалу.

— Знаете что? Пойдем сходим в наборный. И хватит расстраиваться.

Стук наборных машин действует на меня успокоительно. Я усаживаюсь на ящик. Фиала громко сморкается.

— Буквоед, где подцепил насморк? — кричит Финтяй от наборного станка.

— Ребята, — говорю я мрачно. — Иду сегодня свататься. Я, старый осел, иду сегодня свататься.

Фиала закрывает лицо грязным носовым платком и сморкается.

— Ты всех нас тут перезаразишь, олух.

— Что лучше купить — розы или гвоздики?

Никто не отвечает. Все сосредоточенно смотрят на свои клавиши, даже Финтяй отвернулся. Я просовываю руку в ящик, достаю свинцовую строчку и пытаюсь что-то начертить на крашеном полу. Изображенное мною сердце непропорционально огромно и пузато. Оно возвращает меня в мыслях на лестницу в старом доме, я снова вижу нелепую процессию, провожающую мертвого Страку. «Меня зовут Цирбес. Микулаш Цирбес». Яркая фотовспышка на мгновенье ослепляет всех. Щелкает спуск. «Спасибо. А теперь займемся деталями. Подержите, пожалуйста. Внимание, сейчас вылетит птичка». Изображенное мною сердце кособокое и невероятно пузатое.

Сватовство не состоялось. Придя домой, я обнаружил записку, прижатую пепельницей. Жофи забыла мне сказать, что у них сегодня встреча выпускников ее школы. Жофи вообще забывчива. Я жду момента, когда она забудет словацкий и заговорит со мной на старославянском. А мне придется превратиться в охотника на мамонтов и устраивать засады возле зоопарка. «Как, у вас нет мамонта? Я потребую назад деньги за входной билет, если мне не покажут мамонта! Не могу же я заявиться домой без добычи, меня не впустят в мою собственную пещеру». Цирбес протягивает мне фотографию. «Не отчаивайтесь. Это фото сделано еще в мезозое. Получилось не совсем удачно, но что вы хотите — тогдашние объективы были несовершенны». С фотографии мне улыбается мамонт. По вечерам он чистит свои клыки зубной пастой, содержащей фтор.

Букет лежит на столе. Я не купил ни гвоздики, ни розы. Будучи не силен в ботанике, я принес домой дорогие экзотические цветы, которые живут всего одну ночь, издавая отупляюще дурманный аромат дальних стран. Мир необъятен и беспределен, и мой караван сегодня утром навсегда покинул оазис. Колодцы зарастают папоротником, но мы не ищем воду: мы сами вода и обрушиваемся водопадом, и нет преграды, которая нас остановила бы. Нам ни к чему ни тень, ни затишье, пусть обжигает палящее солнце, исхлестывает неистовый ураган. На дворе ночь, светят звезды, от темной комнаты, где никто не зовет меня к себе в постель, веет сентиментальностью. Я беру телефонную книжку и листаю ее с самого начала. «Берегите свое время, отправляйте телеграммы по телефону». «Б… Бугеш, Бугош, Бугрик… Бухал, Бухала. 312-11». Я захлопываю захватанную оранжевую книжищу, но номер засел у меня в голове, я не могу от него избавиться. Несколько раз я поднимаю трубку с тайной надеждой, что не будет гудка. Но вечером телефонные линии свободны, и стоит мне спять трубку, как тут же раздается гудок.