Йозеф Кот - День рождения

Секретарши на месте нет. Я выглядываю в коридор и, поколебавшись, стучу в деревянную раму обитой двери кабинета Бухалы. Кабинет невероятно маленький, намного меньше секретарской нашей Ренаты.

Не выпуская из рук телефонной трубки, Бухала кивает мне, указывая на ярко-зеленое кресло, стоящее против него возле маленького круглого столика. Он бесконечно долго говорит по телефону, точнее, слушает, поддакивая кому-то, и мне становится неловко.

— Я подожду в секретарской.

— Нет, нет, сидите, — останавливает он меня, закрыв ладонью мембрану и не прерывая разговора. — Я сейчас кончу.

Я перевожу взгляд на свои часы и слежу за секундной стрелкой, которая перемещается невероятно медленно. Проходит еще пять минут, вдруг Бухала неожиданно заканчивает разговор решительным «до свиданья» и с громким стуком кладет трубку.

— Очень хорошо, что вы пришли, — приветствует он меня и протягивает из-за стола руку.

— Меня задержал дождь, — бормочу я в свое оправдание и тут же спохватываюсь, что выгляжу смешно: здесь-то, в управлении, не считают время на минуты, и кто может знать — явился я сюда из типографии или откуда-нибудь еще.

— Мне нужно серьезно поговорить с вами, — начинает он, закуривая.

— О нашей типографии?

— Вот именно. Мне известно, вы в курсе всех дел.

Не догадываясь, куда он клонит, я осторожно замечаю:

— Разумеется, но, к сожалению, сейчас я не захватил с собой никаких документов.

— Я имею в виду не цифры, а людей. Короче, что там у вас сейчас происходит?

— Вводятся новые порядки.

— Вам это нравится?

— Да кто его знает…

Так. Значит, Бухала собирается что-то выведать у меня. Однако насколько я могу быть откровенным? Они с Виктором Раухом уже не один год ездят вместе на рыбалку. Приятели. Что, если это ловушка и завтра все станет известно Рауху? Говорить правду рискованно. И кто его знает, что бы хотел услышать от меня Раух?

— Неопределенность положения руководства типографией не может продолжаться вечно, — внушительно произносит Бухала и выпускает облачко дыма.

Я рассматриваю картину в простой серебристой раме. Цветная репродукция пейзажа с избами, крытыми гонтом. В небо поднимается орел и уносит в когтях овцу.

— Нравится?

— Картина?

— Да, картина.

— Я не разбираюсь в живописи.

— А я рисую на досуге.

— Это ваша картина?

— Нет. Я нарисовал бы иначе. По-моему, в овце мало драматизма.

— Пожалуй.

— Но овца всегда овца.

Бухала громко хохочет, но тут же становится серьезным, лицо его обретает выражение чиновничьей жесткости.

— Ну и каково ваше мнение обо всем? Пусть все идет, как идет?

— Думаю, это вопрос времени. Раух дает понять, что все дело за приказом, который закрепит фактическое его положение.

— Вот что, товарищ Самель. — Бухала наклоняется ко мне и продолжает, перейдя на «ты»: — Чтоб ты знал: я Рауха уважаю. И люблю. Но, по-твоему, правильно ли было б в нынешней ситуации делать его директором?

— Тебя не устраивает Раух?

Я не скрываю, что удивлен позицией Бухалы.

— А тебя устраивает?

Это что, провокация? Я растерянно молчу.

— Говори же.

— Кого трогает, что я думаю?

— Учитывая сложность происходящего, я предпочел бы работать с человеком, не обремененным тяжелой наследственностью прошлого.

Мне прекрасно известна биография Рауха. Она зачитывается почти на каждом ежегодном отчетно-выборном собрании. Все в ней прямолинейно и ясно. До того как он стал заместителем директора, заведовал у нас же отделом кадров. Всегда на переднем крае. Как и сейчас.

— Что-нибудь обнаружилось в его анкете?

— Нет.

Бухала снова доверительно склоняется ко мне:

— На руководящей работе нам нужны люди без груза прошлого.

— Но людей без прошлого нет.

— Мне приходится быть предусмотрительным. Не думай, я не все одобряю, что нынче делается. Только пока что лучше помалкивать. Выждать какое-то время. Будь сейчас нормальная обстановка, я без колебаний предложил бы Рауха. Но поди предугадай, как это будет расценено завтра!

— Я хотел бы знать, — немного осмелев, спрашиваю я, — Раух не устраивает главное управление справа или слева, а, товарищ Бухала?

— Я-то воображал, ты более понятливый. Он может не подойти как справа, так и слева. Потому-то я и не могу его выдвинуть. В его же собственных интересах.

— И в твоих.

— Не отрицаю. Только мои интересы тесно связаны с общенародными. Поэтому директором будешь ты.

— Я?! — Я даже задохнулся. — Ты всерьез?

— Серьезней и быть не может.

— А если я откажусь?

— Мы рассматриваем это как партийное поручение.

— Да у меня ни данных для этого, ни опыта.

— Приобретешь.

— Сам же говоришь, что ситуация сложная.

— Мы тебе поможем.

Так, все решено, как пить дать, и услышанное мною Бухала говорит явно не мне первому. Осмотрительный Бухала определенно провентилировал все это где следует, и в данный момент вполне вероятно, что у него заготовлен на меня приказ. Участь моя незавидна.

— Я еще подумаю.

Хотя ясно, что думать не о чем. Бухала протягивает мне руку.

— Перед тобой открываются блестящие возможности.

Дождь перестал. В разрыве меж черных туч пробивается яркое солнце, и тротуары начинают подсыхать. А может, весь этот разговор — просто злая шутка? В крайнем случае — недоразумение, которое очень скоро выяснится. Шутка на то и шутка, что все очень скоро выясняется. Сидел же я прежде в одной комнате с шутником Выметалом, который потрясающе подделывался под разные голоса и часами мог развлекаться тем, что по телефону мистифицировал всех подряд. Но под конец он всегда признавался, иначе какой смысл, если его артистические таланты останутся незамеченными? Однако кому охота разыгрывать меня? Бухала человек серьезный. Настолько серьезный, что я не помню, видел ли когда-нибудь его беззаботно смеющимся. На что ему потешаться надо мной? Знает он меня мало, я ему ничем не интересен, на рыбалку не езжу, вино с ним не пью, он даже не знает моих знакомых, кому мог бы рассказать о своем розыгрыше.

У меня остается одна-единственная реальная возможность: исчезнуть. Исчезнуть, рассеяться утренним туманом. Трус. Хочу сбежать, будто трус. Дезертир, на которого жаль истратить пулю. А если я все-таки смогу поднять типографию? Может, я в самом деле наведу в ней порядок скорее, чем самодовольный Виктор Раух, который озабочен лишь тем, как заработать себе новый авторитет, и больше ни к чему не проявляет интереса? А я — действительно ли тот человек, у которого прошлое есть лишь в его собственном понимании? Я всегда стремился судить обо всем объективно. Может, и это стремление утратилось? Я всегда, без каких бы то ни было оговорок, верил, что живу в переломное время. И что я сам — составная часть великих перемен, первопроходец и пионер. А вдруг и это убеждение утратилось? Господи, как случилось, что мое прошлое никому не известно? Почему Бухала знает, что против моего назначения никто ничего не возразит? Ну совсем никто, ни справа, ни слева. Неуязвимы лишь еще не родившиеся. Пожалуй, моя вина, что у меня нет противников. Я всегда и при всех обстоятельствах старался держаться в тени. Не лез вперед. Не произносил громких слов. Не ждал похвалы за мало-мальски стоящий успех, не ждал аплодисментов неблагодарных трибун. Но вина ли это? Поступался ли я при этом своими принципами, своими взглядами?