Йозеф Кот - День рождения

— Я поставлю ваши цветы в воду, — сказала Ивета и взяла у него из рук гвоздики.

Он взглянул на свою потную ладонь, которой до сих пор сжимал букет. Крови на ней не было, но она вся горела, и он невольно обтер ее о пиджак.

— Пойдем, мой милый! Ты еще сюда вернешься, — сказал Ондрей. — Сейчас тебя ждет генеральный директор. Сам великий Хорват. Он лично послал меня за тобой. Даже свою «татру-603» мне одолжил. «Юбиляры требуют внимания, — сказал он. — Привези его, пусть он не забрызгается в эту слякотную погоду». Разве это не замечательно?

— Потрясающе, — сказал Штёвик. — Вы и мне через три года такой триумф устроите?

— Не знаю, — сказал Ондрей. — Ты хочешь знать слишком много. Каждому свое. Кто что заслужит.

— А я не заслужил? — подхватил Штёвик, но Ондрей его уже не воспринимал. Он вел Томаша к черной «татре», стоявшей прямо у ворот детского садика. Торопясь, Томаш накинул на плечи пальто и нахлобучил на голову шапку, он ни с кем не простился, никому не кивнул. Как слепой, шел он за Ондреем, не видя ничего вокруг, не чувствуя промозглого холода. Ондрей церемонно придержал ему дверь. И в эту минуту послышалась знакомая песенка. Зайчика-ушастика вновь призывали не зевать. Опять ему нужно было живо удирать. Но прежде чем из кустов прицелился в него охотник, машина тронулась. Томаш более чем редко ездил в «татре-603», и ему всегда казалось, что каждый смотрит ему вслед с восторгом и трепетом. Кто знает, может, его заметила темноволосая воспитательница. Должна была заметить: ведь перед детским садиком никогда не останавливается «татра-603». Пожалуй, он поднимется у нее в цене.

Боже мой, как он глуп, как наивен! То, что он едет в чужой машине, ровно ничего не значит. По дороге на службу он встречает столько черных «татр-603», что даже их не замечает. С чего бы именно он должен ей броситься в глаза?

Ондрей, сидевший рядом с шофером, повернулся к нему и сказал:

— Хорват очень неохотно раздает золотые значки. Но когда я рассказал ему про тебя, он ничуть не колебался. «Пионеров науки, — сказал он, — я всегда готов поощрить».

— Я не пионер, — сказал Томаш и ухватился руками за сиденье.

— Чепуха, — одернул его Ондрей. — Ты руководишь институтом? Руководишь. Ну и все, что тебе еще нужно?

Томаш не ответил. Он смотрел на мир за окном «татры» и вдруг пожалел, что не шагает по мокрым тротуарам, не прыгает через лужи, не шарахается перед наглыми машинами, выплескивающими из-под колес грязные водопады талой воды.

— Ондрей, останови машину, — сказал он.

— А что?

— Я никуда не поеду.

— Это мне знакомо, — сказал Ондрей. — Знаю, что это неприятно. Но Хорват совершенно нормальный тип. Иначе я не стал бы у него работать. Да не трусь, ты ведь пережил и худшие вещи.

— Я не трушу, — сказал Томаш.

В эту минуту он уже действительно не трусил. Ему все было ясно, и ничто не могло удивить.

— Золотой значок Заслуженного работника Хорват дает всего два-три раза в году, — сказал Ондрей. — А к нему диплом на мелованной бумаге и в кожаном переплете. Диплом ты можешь вставить в рамку.

— Я ничего не буду вставлять в рамку, — ответил Томаш.

— А знаешь, Томаш, скольких хлопот стоил мне твой диплом? Типография не хотела его в срок отпечатать. Но чего не сделаешь для друга! Поставил бутылку вина — и мигом было готово.

— Ондрей, сколько стоило вино?

— А что?

— Не хочу оставаться у тебя в долгу.

— Ты подумай! — Ондрей повернулся к водителю. — Вы его слышите?

— Нет, — сказал длинноволосый юноша в кожаной куртке. — В микрофоне шумит.

Томаш услышал голос Бироша. Он доносился до него словно из другого помещения. Отдаленный, отгороженный стеной, неосязаемый. Он благодарил его и объявлял перерыв.

Зал опустел.

«Пошли выпьем кофе», — предложил Бирош.

Вниз по лестнице они сошли в подвал, где находился небольшой буфет. Все столики были заняты. К раздаточному окну стояла большая очередь, и буфетчица нервничала.

«Люди, не напирайте! У меня не десять рук. Я не могу обслуживать всех сразу. Не можете вы приходить постепенно?»

«Пани, у нас перерыв», — сказал высокий мужчина, у которого лоб переходил в лысину.

«У меня никогда не бывает перерыва, — сказала буфетчица. — Если вы думаете, что моя работа мед, станьте на мое место. Постойте тут, среди этих вонючих сыров, и у вас сразу пройдет охота есть второй завтрак».

«Мне не нужен второй завтрак, — сказал высокий. — Врач велел мне скинуть вес, поэтому я воздерживаюсь. Но кто там выдержит без кофе?»

«А вы поспите, куманек, — сказала пожилая женщина в очках. — Я так всю дорогу вязала».

«Ну вот, пожалуйста, — сказала буфетчица. — Они там вяжут, а я им вешай рыбный салат!»

Томаш поежился и сказал Бирошу:

«Не будем стоять. Обойдемся».

«Ну, как хочешь, — сказал Бирош. — Я думал, ты совсем дошел».

Счастье еще, что в подвале полумрак, подумалось Томашу. По-видимому, меня никто не узнал. По-видимому, им не пришло на ум, что вот я стою в той же очереди и вперяюсь взглядом в пыльные банки с маринованными огурцами, чтобы не смотреть им в глаза. Но что, если они меня узнали и нарочно дают мне понять, что я для них просто тень, смешной призрак, который хотел поразить их воображение, а вместо этого стал посмешищем? Однажды он видел в поле пугало, которое выглядело так симпатично, что воробьи устроили себе в его шляпе гнездо.

Они вернулись в вестибюль и пристроились около высокой урны.

«Ты не закуришь?» — спросил Бирош.

«Нет, — сказал Томаш. — Я не курю».

«Вот видишь, — сказал Бирош. — Даже этого я не заметил. Такой из меня директор».

«Я никогда не курил, — сказал Томаш. — Не научился».

Бирош поиграл зажигалкой, но потом, словно раздумав, сунул сигарету обратно в пачку.

«Ты прав, — сказал он. — Правильно делаешь, что не куришь».

Зазвенел звонок.

«Надо идти, — сказал Бирош. — Совсем как в школе. Или в театре».

«Как в театре, — сказал Томаш. — Только я никудышный актер».

Он вспомнил, как они с Верой были однажды в опере. В зале стояла нестерпимая духота, на сцене полумрак, и музыка действовала усыпляюще.

«Пойдем домой», — сказал он после первого действия.

«Почему? — Вера посмотрела на него с удивлением, — Тебе не нравится?»

«Меня это угнетает», — сказал он.

«Уходи, — сказала Вера. — А я останусь».

И как сейчас, зазвенел звонок. Зрители поспешно возвращались на свои места. Давка у входа отделила его от Веры. Он видел, как она идет не проходу, как пробирается к своему месту в середине ряда. Люди с охотой вставали перед ней, давая дорогу.

«Вы не войдете?» — спросила капельдинерша, которая уже держалась за фигурную ручку, собираясь притворить мягкую, бесшумную дверь.

Он вздрогнул и только тут заметил, что остался в фойе одни. Огни в зале уже меркли, раздались аплодисменты, приветствующие дирижера.