Димитр Коруджиев - Невидимый мир

Жизнь, как это случалось со многими литературными предками героя, побеждает рациональные выкладки: он убеждается, что целей, которых он добивается рассчитанным, а в конечном счете суррогатно-облегченным путем, другие достигают более естественно, хотя и более выстраданно. На последних страницах герой вступает в новый круг — нерассуждающей, естественной человечности и сострадания к людям, необходимых, по мысли писателя, для всякой подлинно живущей души. В автобиографической повести «Из воспоминаний вечного рядового» Д. Коруджиев выскажет это прямо, от собственного лица: «Во всяком случае, доброта не рождается из способности абстрактно мыслить. Она выше интеллекта. Она равнозначна творческой интуиции».

Повесть «Сомнения» — история благородного заблуждения. Но не только, иначе она была бы еще одной вариацией — пусть даже удачной — на вечную тему. Герой не просто заблуждается на глазах читателя, он на глазах читателя исследует человеческое сознание с точки зрения его формализации или жизнестойкости, ставя опыт (в повести это мотивировано профессией героя) на самом себе, пытается решить один из самых важных вопросов социальной психологии. Его цель — «достойное поведение», подлинное, совпадающее с внутренней установкой, лишенное малейшего намека на фальшь, то есть поведение социально ценное. В самой его позиции, очень современной — альтернативной, открытой, направленной на жизненную практику, — уже заключена возможность исправления ошибки, ведь жизнь для него «постоянное испытание достигнутого». И повесть, написанная очень динамично (повороты мысли держат читателя в таком напряжении, как иной остросюжетный роман), перерастает в итоге в утверждение плодотворности творческого сомнения.

Проблема творческих возможностей духа, его жизнестойкости очень важна и для самого автора. Автобиографическая повесть показывает, насколько близки писателю нравственные искания его героев. Он тоже в непрекращающейся борьбе за «стройность сознания» — за установление гармонической связи с жизнью: «Скромный и внутренне гармоничный человек получает, и притом самым естественным образом, куда более дорогую награду, чем тот, кто как нож врезается в жизнь».

«Дорогой награды», по мнению писателя, достоин каждый, для кого, как и для героя «Сомнений», «мир начинается с отдельного человека». В самой действительности писатель старается открыть такие ситуации и характеры, которые выявили бы социальные, психологические, культурные «опоры», позволяющие личности не только выстоять, но и совершенствоваться во все усложняющемся мире. Болгарская критика встретила повесть с интересом, отметив умение писателя на сложном, углубленно-психологическом материале выявить связь нравственного с социальным.

И действительно, по твердому убеждению писателя, высший мир духовных и нравственных ценностей — один из важнейших факторов развития не только нашего человека, но и нашего социалистического общества. Это делает творчество Д. Коруджиева особенно актуальным и жизненным.

Н. Смирнова

Петрову первому пришла в голову эта идея… Оставалось четыре месяца до ухода на пенсию. Солнечное утро почему-то показалось ему воскресным. Может быть, потому что в окно было видно, как мальчуган в белой рубашке, прижав к груди две порожние баночки из-под простокваши, переходит трамвайную линию на улице Графа Игнатиева. Петров внезапно ощутил позабытое прикосновение большой зеленоватой вазы — когда-то и он вот так же прижимал ее к груди; заслышал праздничный колокольный звон своего детства, шелест материнского платья.

— Интересно, как там барышня Сарыкова? — сказал он вечером жене. — Кажется, она еще жива.

Жена проверяла контрольные по алгебре и как раз в тот самый момент с удовольствием выводила двойку в тетради ученика, относительно которого заранее была убеждена, что он ничего не знает.

С того дня у Петрова появилась привычка разглядывать на улице малышей — их короткие штанишки, порванные сандалики, запачканные кулачки. Постепенно освобождаясь от всепоглощающих мыслей о служебных обязанностях, он с изумлением открывал чудесный, когда-то его собственный, но давно забытый мир. И все это сопровождалось смутным чувством вины, усиливавшимся каждый раз, когда увиденное невольно вызывало в памяти барышню Сарыкову — его первую учительницу.

Вспоминалось, как она стояла между первыми партами, опершись на правую ногу, вспоминалось ее узкое лицо — естественно завершавшее сухощавую фигуру, посмуглевшее под солнцем школьного двора, где она наблюдала за своими подопечными. В такие мгновения Петрову делалось грустно, и все-таки он почему-то чувствовал себя счастливым…

До ухода на пенсию осталось совсем мало. Однажды вечером он отыскал в телефонном справочнике номер своего бывшего одноклассника, которого последний раз встретил на улице случайно пять лет назад.

— Здравствуй, Жорж. — Одноклассник почти тотчас узнал его. — Рад тебя слышать.

— Извини за беспокойство, — сказал Петров. — Как дома?

Они долго расспрашивали друг друга о женах, замужних дочерях, внуках, долго, очень долго, прежде чем перейти наконец к сути разговора, — два пожилых прекрасно воспитанных человека с мягкими голосами, готовых в любую минуту извиниться и распрощаться, произносящих вежливые, приятные слова; два человека, связанных чем-то глубинным, изначальным. И даже внешне это проявлялось в одинаковой приглаженности поределых прядок, в одинаковой моложавости фигур, в тяжеловатых тонах и изящных формах старой мебели, заполнявшей одинаковые трехкомнатные квартиры.

— У меня к тебе предложение. — Петров совершенно точно уловил момент, когда взаимная внимательность грозила превратиться в нечто прямо противоположное — во взаимную досаду и недовольство. — Помнишь нашу учительницу, барышню Сарыкову?

— Да, — неожиданно разволновавшись, отозвался одноклассник.

— Давайте соберемся — весь наш класс. В ее честь. Как-никак пятьдесят лет, полвека прошло… Пусть убедится, что ее дети стали настоящими мужчинами и могут себе позволить пригласить старую учительницу…

— Очень хорошо, — раздался в ответ тихий голос. — В общем-то, давно бы следовало.

— Конечно, — подхватил Петров. — По крайней мере пять лет назад. И почему только мы не сделали этого?

— Не знаю… Вообще-то я часто думал о том, что нам нужно собраться, даже мечтал… Барышня Сарыкова… Помню, когда я вернулся из Италии, за два-три года появилась кое-какая клиентура, папа мне помог, вечная ему память, помнишь — хороший был врач, люди, наверное, думали, что и сын такой же… Вот тогда-то, тридцать лет назад, мне захотелось собраться всем вместе, с ней. Хотелось показать, что уже чего-то достиг в жизни. Да и тебе, и остальным было чем похвалиться. Но тут война, бомбежки, потом армия… Пришлось отложить. А после стало казаться, что все это — излишние сантименты, дети подросли, забот прибавилось…