Димитр Коруджиев - Невидимый мир

Вечером я отправился по указанному адресу. Вначале режиссер держался так же, как у меня в кабинете, и я устроился на низком кресле в одном из тех уголков, освещаемых словно бы нечаянно просочившимся светом, какого мне никогда не удастся оборудовать в своем доме. Третьим человеком была его возлюбленная. Что это возлюбленная, а не какая-то случайная девица, я не сомневался; каждое ее движение — головы, рук, даже мизинца — было на такт замедленнее, чем полагалось бы женщине ее нервного склада. Я чувствовал, как она бессознательно подчеркивает свое торжество.

— Что, хороша? — игриво спросил меня режиссер.

— Да, — ответил я тем же тоном, — и работает в монтажной.

Они были потрясены.

— Наверное, он бывал в Киноцентре и видел меня, — предположила она.

Я заверил их, что ни разу не был в Киноцентре. Они с одобрением переглянулись. Мне не составило бы труда продемонстрировать еще несколько таких же попаданий, легких и точных, как в фехтовании, когда шпага лишь касается тела, не раня его, но я боялся дать маху: я не знал кодекса их шуток и лишь предполагал, что они достигают крайней грубости, выходящей далеко за пределы невинного или даже вызывающего смеха, но — всегда в одном определенном направлении; однако при этом острота, которая прозвучала бы совершенно естественно в обществе инженеров, могла бы их обидеть.

Я предложил провести сеанс, пока мы еще свежи.

— И трезвы, — добавил режиссер.

Он заранее приготовил круглый столик. Мы положили на него кончики пальцев.

— Немного приподымите кисти, — сказал я.

— Постановка руки, — засмеялась девушка. — Прямо урок игры на рояле.

— Она когда-то играла, — объяснил режиссер. — Сколько времени зря потратила, она ведь мечтает стать актрисой.

Я попросил их замолчать и проникнуться глубокой верой. В любом другом случае они стали б издеваться над этими словами, но сейчас они их буквально загипнотизировали. Мы посидели немного, и я тихо спросил, чей дух они решили вызвать.

— Знаете, мы как-то об этом не говорили, — прошептал режиссер.

Тогда я предложил вызвать случайный дух, веселый дух, который витает вокруг домов и будет привлечен обстановкой и бутылками на буфете. Они не возражали. Еще минут пятнадцать мы провели в полной тишине. Потом раздался легкий скрип. Я даже не поднял глаз, чтобы посмотреть на их реакцию, и сохранял полную сосредоточенность. Столик приподнялся, встал на место, а потом завертелся. Один оборот, другой, все быстрей и быстрей. Я немного отодвинулся, мои пальцы едва касались поверхности стола. Они сделали то же самое — точно автоматы.

— Ты здесь? — спросил я.

Что-то стукнуло.

— Когда отвечаешь, пусть один стук значит «да», два стука — «нет», — сказал я просительным тоном.

Я поднял руку, поправляя волосы, и столик стал вертеться медленнее. Боковым зрением я увидел, что они смотрят на меня испуганно. И тихонько запел, с интонациями человека в легком подпитии: «Битоля, мой край родной…» Внезапно из столика донесся рокот — будто волны накатываются, потом плеск — будто шум дождя.

— О, ты решил пошутить! — воскликнул я непринужденно. — Ты не стремишься к интеллектуальной беседе?

Один стук.

— И здесь, рядом с бутылками, вспоминаешь доброе старое время?

Снова один стук.

— Ты не похож на тех надменных духов, которые являются, только если позовешь их по имени, ты все время болтаешься около людей, около материального мира?

Новое, словно бы веселое, постукивание.

— В тебе нет духовности! — выкрикнула девушка.

Никакого ответа. Столик постепенно перестал вертеться.

— Вам не следовало вмешиваться, — обратился я к ней. — Он подумал, что вы смеетесь над ним, и удалился. На женский голос духи реагируют острее.

Режиссер свирепо взглянул на нее и закурил. В ее глазах стояли слезы.

— Но вы тоже над ним смеялись! — чуть не плача сказала она.

В то время я был устроен так, что мне стало ее жалко.

— Да, конечно, — забормотал я, — но мы с ним как мужчина с мужчиной… А может, он и на меня обиделся, трудно сказать…

Испытывая отвращение к своей неспособности высмеять существо, вполне этого заслуживающее, я сел на старое место и принял из рук хозяина полный стакан.

— В другой раз попробуем подольше, — сказал он. — Но и сейчас я удивлен.

Я воспитанно кивнул, поднял стакан и закрыл глаза. Предстоял разговор о кино, то есть я должен был расплатиться за свое недолгое превосходство. Сказав «я удивлен», режиссер определил верхнюю границу взаимных оценок. А я не видел ни одной его картины.

Мы все быстро хмелели. Разговор о кино откладывался, потому что девица, несомненно самолюбивая, сказала режиссеру:

— Ты мог бы не смотреть на меня так из-за какого-то случайного промаха!

Режиссер внезапно забыл обо мне и начал объясняться ей в любви.

Это было довольно странно, и я стал прислушиваться, стараясь понять, в чем дело. Они держались за руки, и она повторяла: «Говори, говори, ты так давно мне этого не говорил…» Нечаянное совпадение слов «говори, говори» с началом старой эстрадной песни снова вызвало во мне неуместную жалость. Это чувство усилилось, когда он прервал свои объяснения, а она — свои повторы и оба стали вспоминать почти хором про первый их вечер, закончившийся здесь, в этой квартире. Дальше режиссер говорил уже один. Он все больше воодушевлялся, но слова его звучали подозрительно общо — будто относились к женщине, с которой он был едва знаком. Он помянул, к примеру, что желания плоти нельзя обойти, что они являют собой начало, путь к полному и свободному общению влюбленных, что он всегда слушался своего сердца и прочее. Еще когда он сказал мне «и трезвы», я заметил, что днем он уже успел выпить, но пока держится. Сейчас настроение его быстро повышалось, а это значило, что недалек и спад. Постепенно я догадался, как обстоит дело. Днем он познакомился с какой-то девицей, действовал весьма напористо, но из-за нашего сеанса ему пришлось отложить завершение на следующий вечер.

Следовательно, я не мог ждать ничего хорошего.

Пили мы виски. Хозяин пошел на кухню за новой порцией льда, а его взбудораженная подружка сообщила мне, что с некоторых пор носит бутылку с виски в сумочке. Когда она ехала сюда, ей в трамвае ужасно захотелось выпить.

— Я перестала считаться с быдлом, которое нас окружает. Поступаю так, как считаю нужным.

Она отпила из бутылки перед тем, как сойти с трамвая, и, поскольку она стояла у передней двери, весь трамвай так и замер. Она обвела всех победоносным взглядом и спрыгнула в темноту… Я неловко улыбался, вернее — кривил лицо. Тогда, несмотря на свои тридцать восемь, при общении с женщинами я постоянно забывал о своем профессиональном опыте. Я все еще был пятнадцатилетним мальчиком, который, подобно Джонатану Свифту, ужасается при мысли о физической нечистоплотности красивой женщины и не верит в ее способность производить определенные действия. Помню, какое необыкновенное потрясение испытал я, будучи еще гимназистом, когда заметил в автобусе у красивой девушки заношенную комбинацию.