Георгий Караславов - Повести

Лоев передал жене разговор Гашкова с Ильей. Он не сказал, что дело дошло почти до ссоры. Только намекнул, что Гашков стоял на своем, а Илья — на своем, что они так и не договорились и, кажется, побратим теперь дуется. Лоевиха, однако, поняла, почему муж говорит ей об этом и что может за этим последовать.

— А ты что же смотрел! — с укором сказала она ему. — Одернул бы Илью.

— Зачем одергивать? Они говорили о политике и поспорили из-за России…

— Из-за России! — оборвала его она. — Не надо было Илье перечить ему. О чем бы он ни говорил, нашему лучше было молчать… Ведь знаете, Тинку им отдавать собираемся. Вот вернется Русин, сыграем свадьбу…

— Не то чтобы уж очень поспорили, — попытался смягчить удар Лоев. — Побратим говорил, что новая власть в России плохая, а Илья защищал ее.

— Ну и пусть бы себе говорил, незачем было Илье встревать, что ему за дело до того, какая она в России, власть-то! — злилась на сына Лоевиха. — А ты что говорил? — накинулась она на мужа.

— А что мне говорить? Ничего не говорил! — оправдывался тот. Видно, что-то они с Ильей сделали не так, навредили Тинке, но не мог же Илья сидеть как оплеванный, не мог поджать хвост, точно дворняжка. И хотя слова жены расстроили Лоева, он не жалел, что Илья противоречил самолюбивому богачу.

— А ты не догадался сказать, что Илья ошибается, что он еще молод, многого не понимает? Не догадался? — Старуха была похожа на встревоженную наседку, готовую броситься на каждого, кто посягнет на ее любимое дитя.

— Нет, — тихо, но твердо ответил Лоев.

— А почему? — не оставляла в покое мужа рассерженная мать.

— Потому, что Илья прав. Понимаешь? — вскипел Лоев.

— Понимаю! — Она скрестила руки на груди и закачалась взад-вперед, охваченная отчаянием и негодованием. — Понимаю, что ты выжил из ума и все дело можешь испортить… Вот что я понимаю.

«Не навредили ли мы в самом дело дочери, а?» — подумал старик и виновато присмирел.

— Не могу я кривить душой! — выкрикнул он, но в его голосе сквозила неуверенность. — Хватит того, что я молчал. А надо бы в глаза сказать ему, что Илья прав.

— И кому ты вредишь? — недоумевала старуха. — Кому вредишь, муженек? Своей же дочери!

— Если я им не нравлюсь такой, какой есть, это их дело. Для моей дочери муж найдется! — резко ответил он.

— Да ну?! — жена смерила его презрительным взглядом. — Найдется такой хороший парень, и такое хозяйство, и такой дом без невесток?.. С одной золовкой, да и та за тридевять земель… Голова у тебя на плечах или тыква! — ругала она мужа.

Он снова чуть было не вскипел, но сдержался, не ответил ей. Партия и в самом деле была очень хорошей, лучшего жениха для дочери не найти. Илья сказал умные, правильные слова, но так ли уж он прав? Взмутился мир, что там на дне — пока не видать. А если Илью обманули, если завтра окажется, что новая власть в России действительно губит страну?..

Неспокойно, смутно было на душе у старого Лоева. Беспокоили его не только гнев своенравного соседа и судьба дочери. Была причина поважнее. В его жизни произошла какая-то еще не осознанная им самим перемена. Он понимал, что эта перемена вызвана сменой власти в России, разговорами с Ильей, всеми тяготами, выпавшими на долю народа. Иногда он по привычке заходил к Гашковым, но больше для приличия, чем из потребности. Да и Добри Гашков, несмотря на то, что они мало говорили о политике, выглядел недовольным, задумчивым, хмурым. Он опять занемог, временами охал от боли, и лицо его принимало землистый оттенок. Жаловался, что люди стали нечестными, лгут и воруют. Испольщики тайком обмолотили рожь и спрятали ее и от него, и от реквизиционной комиссии; от урожая табака ему досталась только треть, хотя договаривались делить его пополам; батрак, которого он взял из соседнего села, упрямый, молчаливый и несговорчивый парень, связался с какими-то непутевыми ребятами, водит домой своих дружков, угощает их. Гашков не решается его выгнать, не решается даже отругать, потому что тот копал ямы, в которых зарыли зерно. Посмей ему только слово сказать — он тут же выдаст, а проклятые либералы из общины только и ждут случая свести счеты со старым русофилом.

А Добри Гашков не привык церемониться с батраками, он гнал их за малейшую провинность, отказывался платить заработанные деньги. Делать милые глаза какому-то сопляку, бояться собственной тени, каждую минуту дрожать, ожидая возмездия либералов, ему, не привыкшему терпеть и покоряться, было тяжело и обидно. Он утешал себя только надеждой на то, что когда к власти придет его партия, он со всеми расквитается за свои страхи и унижения.

Кончилась тяжелая долгая зима. Людей измучили нужда, своеволие властей, плохие вести с фронта. Наступала голодная весна. Дождей не было, озимые дали реденькие всходы. Нивы поросли бурьяном, превращались в пустыри. Суеверные старушки усердно посещали церковь, ходили к старому попу, беспробудному пьянице, от которого за версту несло водкой. Они рассказывали ему свои сны, просили отслужить молебен на сельской площади. Поп не отказывался, но быстро забывал о своем обещании, а когда ему напоминали, обещал снова.

И Гашковы, и Лоевы с нетерпением ждали Русина, расспрашивали о нем отпускников. А Русин все не приезжал. Каждую неделю Тинка получала от него длинные горячие письма, читала их украдкой и тосковала. Мать зорко следила за ней, и по волнению и блеску глаз девушки видела, что все идет хорошо. И старая Лоевиха начала с тревогой думать не только о своих сыновьях, но и о соседском сыне, который вскоре должен был стать ее зятем.

Беспокоилась она и о приданом. Вещей у девушки было мало, да и сватам нечего было дарить. Однажды в разговоре с Гашковихой она пожаловалась, что не из чего ткать, нет пряжи, а готового приданого тоже не купишь.

— Не беспокойся ты об этом, Мара, — успокоила ее Гашковиха. — У меня сундуки полны всякой одежды, пусть себе носит на здоровье… Только бы Русин вернулся целым и невредимым, сыграли бы тогда свадьбу, а о приданом и не думай… Мне не приданое, а сноха нужна. — И, утомленная домашними хлопотами, одиночеством, страхом за единственного сына, она расчувствовалась: — Да я буду на нее, как на икону, молиться, на руках ее носить буду…

Старой Гашковихе казалось, что женитьба каким-то образом отведет от ее сына опасность, а сноха принесет в дом новые утехи, новые надежды…

Наступил великий пост. В первое воскресенье после масленицы приехал Русин.

Его приезд обрадовал старых родителей, снял у них камень с души, но свадьбу в такое время сыграть было нельзя.

— Не везет нам, да и только! — сокрушался старый Гашков. И мягко упрекал сына: — Что же ты не сказал, что женишься, не попросил отпустить тебя пораньше?