Георгий Караславов - Повести

Больше всех огорчался сам Русин.

— Солдат себе не хозяин, — объяснял он, проклиная свою службу. — Едим по команде, спим по команде, умираем по команде… Я говорил и с фельдфебелем, и со взводным, и с ротным, но они не верят… Их тоже винить нельзя — врать стали солдаты, от службы отлынивать… Ты, говорят, пока посватайся, заручись согласием, привези из села водочки, а после пасхи все устроим, отпустим тебя на несколько дней, вот и обвенчаешься…

— Хоть бы отпустили, — вздохнул утешенный отец. — Ты попроси опять, тебя от этого не убудет…

— Если дело дойдет до высшего начальства, наверно, не отпустят, — озабоченно сказал Русин. — Все зависит от обстоятельств… Очень трудно дают отпуска, не хватает людей…

— Людей не хватает? — спросил отец и задрожал от гнева. — В тылу полно либеральских харь… Зачем они здесь, а? Только народ грабят и травят…

— Одна надежда — на взводного. Он адвокат, из запасников… Душа человек. Последнее солдатам отдаст…

— Ладно, сынок, нет худа без добра, — смирился отец. — Сделаем так, как посоветовало начальство, посватаемся сейчас, а после пасхи, когда приедешь, сыграем свадьбу…

Устроили помолвку. По этому случаю старый Гашков пригласил в гости всех своих родственников и друзей. Послали телеграмму дочери в Бургас. К радости родителей, она неожиданно приехала с двумя малышами. Дочь располнела, была разряжена и накрашена, на голове у нее красовалась шляпа. По виду женщины было видно, что ее муж находится в тылу, умеет воровать и складывать деньги в кубышку.

Невеста целыми днями бегала, хлопотала, пела. Всю неделю будущие сваты потчевали друг друга за здоровье и счастье своих детей. Быстро бежали считанные дни солдатского отпуска. Каждый вечер Русин через заднюю калитку пробирался в маленькую комнатку за кухней, где, млея от счастья, его ждала Тинка. Она жадно и ненасытно, с каким-то ожесточением целовала его смуглые щеки, гладила черные, заботливо подстриженные и аккуратно причесанные волосы, долго и загадочно смотрела в его круглые темно-карие глаза. Он до боли сжимал ее в объятиях, клялся в верности, обещал все время думать о ней, писать два раза в неделю, во что бы то ни стало добиться отпуска, чтобы отпраздновать свадьбу. Тинка была на восемь лет моложе его и, хотя уже стала его невестой и вскоре должна была стать женой, оставалась для него ребенком, он относился к ней как старший брат, обязанный ее любить и опекать. В один из вечеров они по обыкновению сидели на лавке, тесно прижавшись друг к другу, освещенные дрожащим светом лампы. Русин вдруг улыбнулся, мечтательно глядя в противоположный угол.

— О чем ты думаешь? — спросила Тинка, уверенная, что он может думать только о предстоящем неизбежном возвращении на фронт.

Но он еще шире улыбнулся, погладил ее по волосам и ответил:

— Вспомнилось что-то. Мне тогда было лет шестнадцать-семнадцать, я уже в женихах ходил. И как-то встретил тебя на улице. Ты была в новом платье. Возвращалась из школы. Я дернул тебя за косичку, ты рассердилась. Какой ты тогда была красивой!

— Лучше, чем сейчас? — лукаво спросила Тинка.

— Нет, — Русин смутился. — Просто я хотел сказать тебе, о чем тогда подумал. Господи, думаю, если бы она была постарше и я мог на ней жениться! Мне стало очень грустно из-за того, что ты такая маленькая, а я такой большой…

— А теперь?

— А теперь война нам помогла.

— Хоть бы до конца войны ничего не случилось, — сказала Тинка, и в ее глазах мелькнула тень скрытой тревоги, непреодолимого страха.

На другой день после ужина они опять сидели обнявшись на лавке в маленькой комнатке, прислушиваясь к веселому треску затопленной печи. Русин принялся рассказывать ей о фронте. Начал с того, как отопляются землянки, заговорил о товарищах, о начальстве, потом увлекся и стал рассказывать о тяжелых боях, кровавых атаках, об убитых…

У Тинки глаза расширились от ужаса. Приподнявшись, она закрыла Русину рот своей маленькой твердой ладонью.

— Не хочу слушать об этом. Не хочу! — крикнула она.

Он крепко прижал к себе девушку, поцеловал и виновато сказал:

— Не буду, не буду… Да это не так страшно… Только выглядит так издалека…

После помолвки Тинка часто заходила к Гашковым, помогала им по хозяйству. Гашковиха смотрела на ее проворные загорелые ручки, ловкие, уверенные движения и молила бога: «Господи, сохрани мне сына, пусть он приведет мне в дом эту девушку!»

— Ну, мама, нравится тебе моя невеста? — спросил ее как-то Русин.

— Что спрашивать, сынок, — ответила умиленная мать. — Я ее сызмальства знаю, она мне почти как родная дочь. И станет совсем родной, если на то воля божья… Только бы эта проклятая война кончилась…

— Все кончается, кончится и война, — успокоил ее сын.

— Так-то оно так, сынок. — старуха судорожно глотнула, голос у нее задрожал. — Хоть бы господь услышал нас, хоть бы вернулись вы целыми и невредимыми…

Русин мало сидел дома — только когда к ним приходила Тинка. Целые дни он проводил у Лоевых — крутился около Тинки или рассказывал многочисленному Лоевскому семейству о своих фронтовых злоключениях.

Добри Гашкову никак не удавалось поговорить с сыном. Наконец он улучил минутку и завел разговор. Ему хотелось проверить, насколько правдивы слова Ильи Лоева. Русин принялся рассказывать о тяготах фронтовой жизни, о начальстве, о боях, о голоде. После революции в России тесняки стали еще активнее. Они читают фронтовикам свою «Рабочую газету», разъясняют события, правильно истолковывают их, и солдаты им верят. Тесняки хорошие товарищи и храбрые солдаты, никогда не откажут в помощи в трудную минуту.

Старый Гашков слушал молча и время от времени внимательно поглядывал на сына, словно хотел убедиться, что это он, а не кто-нибудь другой, почесывал свой длинный нос, скреб в затылке. Что-то сжимало ему грудь, причиняло боль, угнетало.

— Значит, тесняки на фронте ведут за собой других, а? — спросил он.

— Солдаты с теми, кто за мир, — неопределенно ответил Русин.

Это заключение совсем не понравилось старику. Ему хотелось заметить, что только бездельники могут идти на поводу у тесняков, но он сдержался и промолчал.

— А знают ли солдаты, что тесняки могут забрать у них землю, как это сделали большевики в России, а? — нетерпеливо и резко спросил он.

— Кто думает на фронте о земле? — Русин грустно улыбнулся. — В могилу-то ее с собой не заберешь. Каждый думает о своей жизни…

Старый Гашков недовольно засопел, но ничего не возразил. «Вот до чего довели людей разбойники-либералы, — думал он про себя. — Нет теперь людям дела ни до земли, ни до порядка, ни до закона…»

— А вдруг и у нас все повернется так, как в России? — старик вопросительно посмотрел на сына. Но тот ничего не ответил.