Георгий Караславов - Повести

Старая Лоевиха, внимательно следившая, чтобы никто из сыновей или невесток не рассердил будущего свата, вздрогнула и погрозила упрямцу пальцем. «Ну что за человек, господи! — злилась она про себя. — Думай, что хочешь, только не говори вслух, не серди людей!»

— Ты, Илья, слушай свата Добри! — одернула она сына, впервые назвав соседа сватом, и это всем понравилось. — Он больше жил, больше видел. А ты еще зелен и лучше молчи.

Илья мучительно глотнул, опустил голову и стал бесцельно ковыряться в своей тарелке.

— Дело не в том, кто больше видел, — смягчил ее слова Гашков, довольный вмешательством сватьи. — Молодые всего понавидались за эту войну, но… — Он замолчал, чтобы собраться с мыслями да, кстати, привлечь внимание всех сидевших за столом. — Нужно подождать, подумать, понять, что хорошо, а что плохо, и потом уже судить, что да как…

Гашков замолчал, довольный своим ответом, по его мнению, достойным, умным и внушительным. Он считал, что такой ответ образумит молодого политика, рассеет вызванное резким тоном смущение, и можно будет снова заговорить о политике, о том, что нужно делать после войны.

До сих пор, мучаясь мыслями о сыне, скованный страхом за его судьбу — ведь тот мог и погибнуть при отступлении, старый Гашков безучастно смотрел на тесняков и земледельцев, которые ходили по селам, агитировали, записывали вчерашних солдат в свои партии. А он, старый член самой серьезной, как он считал, партии, сидел сложа руки и ждал, когда сумасброды перестанут сходить с ума. Теперь пришло время действовать, собрать своих единомышленников и вмешаться в сельские дела. Он не терял надежды обратить сыновей Лоева в свою веру, втянуть их в политическую борьбу. Он надеялся, после того как они породнятся, завоевать их доверие, повести за собой. Парни они толковые и расторопные, с их помощью многое можно сделать…

После свадьбы старый Гашков несколько раз пытался заговорить с сыном о политических событиях, но тот как будто не желал заниматься этими вопросами. С одной стороны, отцу это было приятно — он считал увлеченность политической борьбой не особенно полезным и даже в некоторой степени неразумным делом. Сколько людей побросало из-за нее свои семьи, прибыльное ремесло! Но глядя на взбудораженное село, прислушиваясь к горячим спорам в переполненной корчме, видя, как молодые с жаром убеждают народ в правильности того, что большевики делают в России, Гашков негодовал. Ему казалось, что мир на краю пропасти, пропасти более страшной, чем развязанная либералами война. Сначала он успокаивал себя надеждой, что страсти разгорелись только в их селе да в двух-трех соседних. Но однажды он зашел в городе к Божкову. Старый адвокат внимательно выслушал своего верного единомышленника и согласился, что после войны дела пошли неважно.

— Мы идем к анархии! — выкрикнул он, и выпуклые синие вены на его висках вздулись от напряжения. — Тесняки и дружбаши [4] Дружбаш — (неодобр.) — член Болгарского земледельческого народного союза. ловят рыбу в мутной воде, а мы спим.

Божков объяснил, что беспорядков следовало ожидать — люди исстрадались, многим недовольны, но беспорядкам надо положить конец, а это зависит от них, настоящих болгар.

«Настоящие болгары!» Это очень понравилось Гашкову.

— Тесняки и дружбаши бьют себя в грудь, орут, что они против войны и этим завоевывают симпатии, перетягивают на свою сторону людей, — убеждал распалившийся Божков. — А разве мы не были против этой войны? — раздраженно спросил он, словно Гашков ему возражал. — И мы были против этой войны. Зачем же нам молчать? Кого опять призвали спасать Болгарию? Нас. Кто поведет народ правильным путем? Наша партия. — Божков несколько секунд помолчал, потом схватил Гашкова за отворот толстого пальто. — Мы должны сейчас бороться не только за победу на выборах, мы должны завоевать симпатии народа…

Речь Божкова была долгой, убедительной и гладкой. В заключение он сказал своему старому приятелю:

— Что касается вашего села, у нас вся надежда на тебя. Собери родных, близких, соседей, организуй их, поведи за собой все село. Ты человек уважаемый, пользуешься авторитетом, только надо действовать, действовать!..

Старый Гашков вернулся домой, строя большие планы, но втайне он боялся, что не так-то все просто. Первым делом Гашков решил поговорить со сватом. В последнее время Лоев больше молчал и, похоже, избегал разговоров о политике. Пересилив гордость, изменив своим привычкам, Добри сам пошел к соседу. Начал Гашков издалека — с озимых, с яровых, с вики, которую уже пора сеять, с гусениц шелкопряда, которых можно разводить сообща. Коконы в этом году будут в цене. Можно взять две трети унции грены.

— Грена и помещение — мои, труд — твой, — предложил Гашков. — У меня целый сад тутовых деревьев, жалко отдавать листья на сторону. Выручку — пополам.

Лоев согласился разводить гусениц. Работы в поле у них немного, Илья с Милином пойдут в поденщики, а невесткам можно будет заняться шелкопрядом.

От хозяйственных вопросов Гашков перешел к политическим. Он говорил о мире, о новых налогах, о бунтах, революциях. Но Лоев только сопел, мямлил что-то и явно не хотел говорить на эту тему. И плохо было не то, что он отмалчивался. Плохо было то, что у него было свое мнение, и он просто не хотел спорить со сватом, боясь, что дело может кончиться ссорой, разрывом, а это повредит дочери. Поэтому лучше молчать. Гашков понял его. Он даже ожидал подобной реакции и разозлился.

— Ты зайди ко мне, — суховато пригласил он соседа, — поговорим еще…

Лоев пообещал зайти, проводил его до калитки, любезно попрощался и вернулся, подсчитывая, сколько он сможет выручить от продажи коконов…

Дома Гашков растянулся на топчане и задумался. Думал об укреплении своей партии, потом начинал прикидывать, сколько листвы понадобится, если взять две трети унции грены. Подсчитывал на пальцах родственников, с которыми нужно было поговорить о политике, вычислял, сколько левов получит за коконы, если это дело удастся. А почему бы и нет? Помещение светлое, просторное, и бывшую лавку под это можно приспособить, листа тутового у него всегда вдоволь, остается только как следует поработать. А почему не поработать, если нужно — соседские невестки крепкие, проворные, а он будет присматривать за ними, лишний глаз не помешает…

Гашков рассказал жене о гусеницах. Обычно он не посвящал ее в свои планы, привык приказывать, а она — молча исполнять. С тех пор как его снова начали донимать боли в желудке, он стал раздражительным, капризным, как ребенок, требовал, чтобы ему во всем угождали. И редкие минуты, в которые он делился с ней чем-нибудь, умиляли, трогали, переполняли гордостью сердце Гашковихи.