Георгий Караславов - Повести

— Хорошо ты надумал, Добри, — похвалила она мужа. — Почему бы самим не выкормить гусениц? А то отдали бы шелковицы за бесценок, да еще неизвестно, как бы их обрезали… А так и я помогу, и ты присмотришь…

— А места у нас хватит? — спросил старик, вытаскивая табакерку и скручивая цигарку. — Две трети унции — это немало. И себе шелка можно оставить… Соткете что-нибудь Русину… молодухе…

— Как не соткать, — одобрила старуха. — Шелк на все годится. Да и денег выручим немало… Они нам достанутся как подарок.

— Вот только я все думаю, хватит ли у нас места, — начал он снова о помещении.

— Почему же не хватит? Хватит! — ответила она с восторженной убежденностью, словно давно об этом думала. — Наверху три комнаты…

— Где же три? — добродушно возразил он. — Ты что, кладовку за комнату считаешь?

— В кладовку Русин и Тинка переберутся, — ответила она. — Всего на месяц… не так страшно…

— Это можно, — Гашков одобрительно кивнул и сделал глубокую затяжку.

С наслаждением докурив цигарку, он удобно устроился на красной подушке и стал прикидывать, где и как они расположат полки для гусениц. Ему захотелось сейчас же самому увидеть помещение. Он встал и пошел наверх. Давно старый Гашков не поднимался на второй этаж, и сейчас ему все казалось чужим и незнакомым. Комнаты, годами тонувшие в пыли и паутине, сияли чистотой, пахли свежестью, все было выскоблено, вымыто, выстирано. Он отворил кладовку. Раньше в ней были свалены дырявые корзины, решета без дна, в углах валялись тряпки, рваные мешки, старые, пришедшие в негодность хомуты… Сейчас всю рухлядь вынесли, в углу на деревянной полке лежали аккуратно сложенные половики, матрацы, простыни. Маленькое оконце, в которое раньше просачивался мутный, ржавый свет, сейчас смеялось, блистало кристальной чистотой.

Старый Гашков удовлетворенно улыбнулся, обрадованный этим новым порядком в своем доме. «Скажите пожалуйста, — подумал он о молодой снохе, — пришла из бедного дома, где хоть шаром покати, но порядок знает, все умеет, вон как все прибрала».

Он остановился посреди узкого длинного коридора, измерил его на глаз. И здесь можно сделать несколько полок. Полки расположатся в два-три этажа. Надо будет собрать старые доски.

Дверь слева вела в лучшую комнату второго этажа. В ней поселились молодожены. Они еще до свадьбы долго приводили ее в порядок, белили, стучали, обставляли. Старый Гашков так и не зашел посмотреть, как они там устроились. Не хотелось ни вмешиваться в дела молодых, ни подниматься на давно заброшенный холодный этаж. Но сейчас его одолело любопытство — как распорядилась сноха в этой комнате? Он считал неприличным заходить к ним в спальню, но теперь у него было оправдание — нужно посмотреть, сколько полок поместится там. И он нажал на ручку.

— Ого! — воскликнул он с изумлением. И вошел, стараясь ступать как можно осторожнее, чтобы не задеть за что-нибудь. Выскобленные доски пола блестели как свежеструганные. В глубине комнаты стояла широкая удобная кровать. Она была застлана кружевным покрывалом, сквозь кружево просвечивала красная подкладка. На кровати лежали две большие подушки в белоснежных наволочках. На стене висел портрет Русина. Сын был снят в солдатской форме — в белой гимнастерке, в белой фуражке, темных брюках и высоких, тщательно начищенных мягких сапогах, которые и на фотографии сверкали, как лакированные. Рамка была сделана из мелких белых и розовых ракушек.

Старый Гашков никогда раньше не видел этого портрета, не знал, что в доме есть такая рамка. «Не знаем мы своих детей, — сказал он себе. — Они росли и мужали в казармах и окопах, изменились, а мы остались прежними»… Около кровати лежали разноцветные веселые половички. Старик смотрел на них со странным благоговением, почему-то они напомнили ему кабинет врача. Стараясь не ступать на чистые половички, Гашков подошел к кровати. Откуда она у них? Он осторожно приподнял покрывало. Ничего особенного — доски на козлах. А на досках два матраца. Вот и все.

Увиденное породило в Гашкове чувство уважения к молодой снохе. Комната молодоженов напоминала по своему убранству гостиную зажиточных людей. В такой комнате однажды его принял Божков. В стене около кровати была ниша. Сейчас там стояло большое зеркало, которое годами пылилось в пустой лавке. Перед зеркалом лежали две коробки и несколько номеров газеты «Мир». Увидев газету, которую он выписывал уже много лет, старый Гашков одобрительно закивал головой.

— Читает, значит! — вполголоса воскликнул он и снова подошел к кровати. Ему показалось, что один угол ее немного приподнят. Старик машинально откинул край матраца и отпрянул, как ужаленный. Под матрацем лежала большая стопка газет. Это была газета тесняков. Сначала он осторожно прикоснулся к ним, словно боялся обжечь пальцы, потом взял несколько номеров, просмотрел их и растерянно заморгал. Многое ему стало ясно. Он понял, почему вечерами после работы сын торопился подняться к себе, почему в праздники, загнав скот, закрывался в своей комнате и не выходил часами. Несколько раз он спрашивал, где Русин, и сноха неохотно говорила, что он наверху. Но, конечно, словом не обмолвилась о том, что он читает газету тесняков.

Гашков перебрал всю стопку. На нескольких номерах было написано имя Русина. Сын несомненно выписывал эту газету. Не было сомнений и в том, что подписал его Илья Лоев. Нет, не нравится Гашкову этот парень. Не будь Илья близким родственником, он бы его на порог не пустил. Говорили, что Илья ходит по селу, агитирует людей вступать в свою партию. Ходит и в город за газетами, разносит их, собирает деньги на подписку, вносит их куда следует. А кто числится в их партии? Голодранцы, те, кто из нужды не вылезают.

«Илья понял, что ничего путного из него не выйдет, вот и пошел к теснякам. Но зачем с ними наш Русин якшается? Видимо, не смог отказать шурину. Так оно и есть. А когда отец с ним говорит, он отмалчивается, норовит уйти. Ну хорошо! Я вам покажу!» — мысленно грозился Гашков. Сначала он разозлился и на Русина, и на Илью, и на свата Ангела, но вскоре злоба уступила место обиде, противному чувству одиночества.

«Испортился народ за войну, — с грустью рассуждал сельский богач. — Раньше еще издалека перед зажиточным человеком шапку снимали, а сейчас и от собственных детей никакого почета»… Раньше Гашков думал, что всеобщее увлечение тесняками кончится месяца через два, страсти перебродят, как молодое вино, и люди пойдут старой проторенной дорогой. Но месяцы идут, а тесняки становятся все сильнее. И в России власть большевиков не падает, а укрепляется, страна одерживает все новые победы, идет вперед. И чем эта революция так понравилась всему миру? Совсем антихристы взбесились, если не побоялись забрать у богатых имущество!