Георгий Караславов - Повести

Тесняки стали называть себя коммунистами, а свою партию — коммунистической, как называлась и та партия, что пришла к власти в России. Они открыто заявляли, что, взяв власть, отберут у богатых имущество. Старый Гашков привык к своим нивам, к своему дому, к своим поденщикам и испольщикам, к ленивой и сытой жизни, уготованной для него судьбой.

В этом богатстве, в этом положении заключались его сила, его гордость, уверенность в завтрашнем дне, в собственном превосходстве. Правительства и раньше сменялись, кое-кто из общины был не прочь напакостить ему, но дом, хозяйство всегда оставались для него надежной крепостью.

А сейчас какие-то коммунисты, науськиваемые коммунистами России, его старой доброй России, хотят все у него отнять, сравнять его с другими и даже больше — поставить его ниже других, уничтожить. Новая Россия, Россия коммунистов, большевиков, разлучила его с Лоевым и другими старыми друзьями и единомышленниками, а старой России больше не существовало. Раньше он черпал в ней веру, надежду, силу. Россия нас не оставит, Россия нас понимает, Россия нам поможет — так говорил он людям, и люди его слушали. А что сказать им теперь?

Эти большевики со своей революцией отняли у него Россию. Без нее он повис в воздухе. И чем больше он думал об этом, тем больше ненавидел и своих коммунистов, и русских большевиков, и всех, кто шел их путем. Он не сомневался в своей правоте, но, вступая в споры с молодыми, видел, что его слова не достигают цели, понимал, что отстал, упустил что-то такое, что дает силу его противникам. Это раздражало и озлобляло старика.

Побывав в комнате молодоженов, обнаружив у них под матрацем газету тесняков, Гашков стал выжидать удобного случая, чтобы поговорить с сыном, вразумить его. Но сын явно избегал оставаться наедине с отцом. Все время проводил с молодой женой, совсем отошел от родителей. Молодые жили своей жизнью, далекие и чужие. Сноха, как и всегда, вечно хлопотала, вечно что-то делала. Старалась угодить свекру и свекрови, особенно ему, свекру, но старому Гашкову казалось, что именно она виновата в этом отчуждении, что она тянется к Лоевым и тянет за собой мужа.

С тех пор как начали выкармливать гусениц, в доме Гашковых постоянно толкался народ. Три снохи Лоевых срезали ветви с шелковиц, перевозили их на тележке, обрывали листья, раскладывали их по полкам. Гусеницы день и ночь ели и быстро росли. Старый Гашков переселился из своей уютной комнаты в старую заброшенную пристройку, когда-то служившую кухней. В ней стояла небольшая, давно не использовавшаяся печь. Вырванный из привычной обстановки, он загрустил в своем новом неудобном жилье. Но все же следил за тем, как идут дела, и был доволен расторопностью молодых женщин, хотя временами ему казалось, что Лоевская орава захватила его двор, распоряжается его добром. В большом пропахшем прелыми листьями и потом доме звенели смех, песни, веселые голоса. Все это было непривычным, новым. В праздничные дни и по вечерам, вернувшись с поля, Русин с Тинкой помогали Лоевым. Молодые женщины шутили, мужчины поддевали их, и широкий двор Гашковых, дремавший многие годы, пробуждался и окунался в бурную, неведомую ему доселе жизнь.

Но при появлении старого Гашкова молодежь замолкала. Старик обижался. Прокаженный он, что ли, почему от него таятся?..

Иногда заходил, вернувшись с поля, и Ангел Лоев. Старые приятели, как и раньше, садились рядом, угощали друг друга табаком, свертывали цигарки, с наслаждением курили, но в разговорах не было уже прежней задушевности. Ангел Лоев избегал споров о политике, особенно о положении в России. Но по намекам свата, по его коротким высказываниям, даже по его молчанию в известные моменты Добри Гашков понимал, что Лоев не откажется от своих взглядов. Было ясно, что их отношения держатся только на родстве. Ангелу Лоеву явно не хотелось ссориться и рвать со свекром дочери. «Какой дипломат! — зло думал Гашков, правильно расценивая поведение свата. — Это жена его учит, старая лисица!» Гашков понимал, что рано или поздно они сцепятся, после чего или снова найдут общий язык, или совсем перестанут встречаться.

А ему тоже не хотелось рвать отношения с Лоевыми. Если они поссорятся, сноха станет для него вроде бы чужой, да и нельзя будет рассчитывать на помощь Лоевых. А чего только они ему не делали — и пахали, и мотыжили, и жали, и молотили, ребятишки пасли скот… Одним словом, были чем-то вроде бесплатных батраков…

Собрали коконы, продали их. Гашков забрал половину денег и повеселел. «Хорошо, когда выпадают легкие денежки!» — думал он и хитро подмигивал. И раньше Лоевы работали на него, но с тех пор как они породнились, он рассчитывал еще больше использовать их.

На широком дворе Гашковых снова воцарилась тишина. Особенно тихо было днем, когда Тинка с Русином работали в поле. Но и с их приходом мало что менялось. Тинка молча возилась то с бельем, то с посудой, а Русин с наступлением темноты куда-то уходил и возвращался поздно. Часто ужинали без него. Однажды старый Гашков не выдержал.

— Где это Русин все время пропадает? Почему его постоянно нет дома? — спросил он, ни на кого не глядя, но было ясно, что вопрос обращен к снохе.

— У него свои, мужские дела, — торопливо ответила Гашковиха.

— Дела! Шляется, бездельничает!

Из газет и разговоров в корчме он знал, что коммунисты подняли голову по всей Болгарии, знал, что правительство грозится расправиться с ними. Гашков беспокоился за сына — впутал его Илья в свои дела, и теперь Русин якшается с коммунистами! Одна мысль об этом и злила, и мучила его.

В один из вечеров, когда Русин собирался уйти, отец окликнул его. Они присели на дышло стоявшей у колодца телеги.

— Ты куда каждый вечер ходишь? — старик искоса посмотрел на сына. — Где пропадаешь до петухов? Неужто не нагулялся до свадьбы?

Русин смутился, покраснел, буркнул что-то, но понял, что легко ему не отделаться. А сказать отцу, куда и зачем он ходит, не мог, не имел права. Старик раскричится, может поднять шум на все село.

— Собираемся с друзьями, — сказал он, преодолев первоначальное смущение и взглянув на отца. — Почему ты спрашиваешь?

— С какими друзьями? — отец смотрел хмуро и недоверчиво. По раздражению, с которым он спрашивал, Русин понял, что старый злится не из-за Тинки. Он догадался, куда гнет отец, и насторожился.

— С друзьями… на фронте вместе воевали… — Русин волновался, но внешне выглядел спокойным.

— Знаю я этих друзей! — Старик насупился. Он тяжело дышал, ноздри его расширились — явно решил поругаться. — По кривой дорожке повели тебя твои друзья.

Русин снисходительно улыбнулся. Видно, отец все еще считает его мальчишкой и отчитывает, как провинившегося ученика.