Георгий Караславов - Повести

Некоторые газеты были совсем мятые. Бумага протерлась на сгибах, буквы были едва видны. Значит, Русин брал их с собой в поле, читал там. А может быть, давал и другим почитать. От этой мысли Гашков поморщился. «Мой сын — тесняцкий агитатор! Мало у меня других забот, так еще и это…»

В стопке были и прошлогодние номера. Значит, давненько Русин читает «Рабочую газету»!.. Гашков судил о Советской России, о власти большевиков не только по сообщениям газеты «Мир» — иногда он просматривал в корчме другие газеты. Но не знал и не интересовался тем, что пишут болгарские коммунисты. Его охватило горячее любопытство. Вот совсем свежий номер, наверно, только вчера получен. Газета не смята, ее еще не выносили из дому. Гашков развернул ее. Что это за заглавие? Пишут об идеях, о штыках… Но дальше буквы слились, запрыгали у него перед глазами. Тогда он вытащил очки, водрузил их на длинный нос. «Увидел бы меня сейчас Божков!» — подумал он. Хорошо, что в эту минуту Божков далеко.

Старик подошел к окну, за которым сияло веселое солнце, и углубился в чтение. Сначала смысл написанного не доходил до него, и он даже хотел бросить газету, но тут наткнулся на строки, где упоминалось о России, и решил дочитать до конца. Дальше, однако, говорилось о коммунизме. А так как Гашков не знал, что такое коммунизм, он с интересом продолжил чтение. В газете писали, что коммунизм победит во всех странах мира, что это так же точно, как и то, что завтра взойдет солнце. «Ишь ты!» — засопел Гашков и снова уткнулся в узкую колонку:

«От победы коммунизма зависит не только предотвращение новой империалистической войны, более страшной, чем недавно окончившаяся, от его победы зависит само существование народов. Только победа коммунизма может предотвратить возвращение человечества к варварству».

«Смотри, какие пророки!» — с неясной тревогой пробормотал Гашков и скривил губы. Ему вдруг показалось, что тесняки поднялись на недосягаемую высоту, все видят, все знают, рассуждают твердо и убежденно. «Воробьев пугают!» Он бросил газету, но тут же снова поднял ее.

«Гибельные последствия мировой войны — дороговизну, разруху, голод, безработицу, растущую смертность — народам не выдержать при старом общественном строе».

«Вот что их беспокоит!» — оживился Гашков, словно нащупал слабое место своих противников.

Он снова склонился над газетой.

«Колоссальный долг, доставшийся в наследство от войны и исчисляющийся тысячами миллиардов, способен остановить всякое дальнейшее развитие общества».

Против этого трудно было возражать, но именно поэтому старый Гашков разозлился. «Н-да, — он закрутил головой, — эти лоботрясы знают, куда бить!»

Статья заканчивалась словами, насторожившими Гашкова.

«Старое общество безвозвратно осуждено на гибель. Рушатся его основы, и бешеная ярость буржуазии не предотвратит его окончательной гибели. Эта ярость только доказывает его бессилие. Мощная волна коммунистических идей, прокатившаяся по всему миру, — предвестник близкой и несомненной победы нового общества».

Старого сельского богача трясло как в лихорадке. Его охватил необъяснимый и непреодолимый страх. Раз Русин тайком читает эту газету, все это не пустые угрозы тесняков.

«Что делать?» — спрашивал себя ошеломленный Гашков.

Однажды он видел, как их река вышла из берегов. Это произошло после проливных дождей. Вода была мутной, темной, как берега, она сметала все на своем пути, и ничто живое не могло остановить ее стремительного напора.

Коммунизм казался ему сейчас таким же сильным и грозным, как вышедшая из берегов река.

«Уж не наступило ли время второго пришествия?» — думал пораженный своим невольным сравнением Гашков.

Каждое слово этой статьи и жгло, и западало в душу… Да, страшна эта газета, опасна!

Он сунул газеты на прежнее место, поправил покрывало, чтобы молодые не догадались о его посещении, и тихо, на цыпочках, вышел, стараясь не ступать на половики.

Внизу, как уже много лет подряд, хлопотала жена, неутомимая, внимательная, покорная. Гашков сел на топчан, сжал голову обеими руками. В дверях показалась Гашковиха, недоуменно остановилась, потом вошла. Муж не поднял головы, не взглянул на нее. Его часто мучили боли в желудке, и она привыкла к его ворчанию, плохому настроению, раздражительности. Женщина хотела выйти из комнаты, но ей показалось, что на этот раз ему намного хуже, чем обычно. Она подошла к мужу, постояла над ним, ожидая, когда он поднимет голову. Тогда она спросит, что с ним, как ему помочь, но муж не изменил позы. Она села рядом, положила ему на плечо руки.

— Очень болит, Добри? — спросила она так ласково и участливо, что ему стало жаль эту мученицу, с самого дня свадьбы старавшуюся угодить ему, расположить к себе, завоевать право на человеческое отношение, на теплое слово.

Он отстранил ее руку, поднял голову. Жена вопрошающе вглядывалась в его серое усталое лицо. В его глазах застыли горечь и обида.

— Ничего у меня не болит, — сухо сказал он.

Ей хотелось расспросить мужа, хотелось, чтобы он хоть раз излил ей свою душу, поделился своими мыслями, своей мукой, но она боялась рассердить его. Разозлившись, он грубил ей, безжалостно осыпал самыми обидными словами, окидывал презрительным взглядом.

— Может, поешь чего-нибудь? — перевела разговор Гашковиха на тему, которая не могла вызвать в нем гнева.

— Не хочу! — ответил Гашков, и женщина не могла понять, действительно ли он еще не проголодался или хочет от нее отвязаться.

Раньше, когда у него было тяжело на душе или политические события развертывались не так, как ему хотелось, Гашков шел к Лоевым и подолгу толковал со своим старым верным другом и соседом. Они безоговорочно осуждали всех, кто не разделял их взглядов, грозились все поставить на свои места, когда их партия придет к власти. Тогда они беспредельно верили в Россию, в ту Россию, которая принесла им свободу.

Сейчас Гашков с грустью вспоминал те времена. С какой головокружительной быстротой все переменилось! Он не мог принять советской власти. Революция, которую разные негодяи совершили в ноябре [5] По новому стилю. Новый календарь в Болгарии ввели в 1916 году. позапрошлого года, по его мнению, была делом рук антихристов. Перемены, которые произошли и продолжали происходить там, по его убеждению, противоречили установленным порядкам и законам.

И вот он, старый, уважаемый прежде богатый человек, остался в одиночестве, отвергнутый жизнью и людьми. Отошел от него и Ангел Лоев. Два приятеля, несмотря на родство, почти не встречались, но и при встрече разговора по душам не получалось. Сыновья обратили старого Лоева в свою веру — в этом Гашков не сомневался. Особенно постарался младший сын, Илья. Несколько раз Гашков затевал с ним спор, хотел вправить ему мозги, но молодой тесняк был языкастым, говорил как адвокат, в долгу не оставался и доводил старика до отчаяния. Гашков пыхтел и сыпал проклятиями. Он чувствовал себя отставшим от времени. Ему казалось, что жизнь и люди ушли вперед, но бежать за ними, копаться в книгах и газетах, чтобы спорить с горластой молодежью, ему не хотелось. Да и не по силам было. А бессилие озлобляло.