Александр Оберемок - Сухая ветка

Когда дверь за Марком захлопнулась, из спальни с сигарой в руке вышел Карл.

— Вот и всё, — тихо сказал он.

— Вот и всё, — понуро повторил Кирилл.

Спустя минуту к ним присоединились Каролина с дочерью.

— Слава богу, всё закончилось, — сказала Каролина.

— Да уж, — ответила дочь. — Как вы надоели со своим шоу…

Ковач подошёл к окну.

— Ну и кто из нас неудачник? — сказал он, снимая парик и отклеивая усы и бороду.

И, поглаживая бугристую лысину, добавил:

— Кто?

Тем временем Марк вышел из дома. От выпитого немного кружилась голова. Марк решил отложить свои проблемы на завтра — ему требовался отдых. Он дошёл до городского парка и прилёг на широкую скамейку, благо летний вечер был довольно тёплым. Засыпая, Марк вспомнил, что после пощёчины, полученной от Карла, Каролина, убегая из комнаты, странно улыбалась. Он начал всё понимать, но через минуту ему уже снились Ковач и шотландский виски.

На следующее утро… впрочем, следующего утра не было.

Привычка что-нибудь вспоминать перед сном часто вызывала у Алексея Мохова бессонницу. А если он потом и засыпал, то сны приходили по большей части чудные. Вот и сейчас ему привиделся странный сон. Будто бы он долго летел в чёрной пустоте, и сам он — не Алексей, а что-то маленькое, невесомое, пылинка в бесконечности. Даже не пылинка, а нечто неосязаемое. Какая-то невоплощённая идея, недодуманная мысль. И вдруг яркий свет озарил всё кругом, если так можно сказать о пустоте. И этот свет пронзил его, наполнил чем-то таким добрым, таким хорошим, что Алексей почувствовал себя не просто мыслью. Теперь он был сама радость, смешанная с совершенством. И в самый высший момент этого экстаза зазвенел будильник, и Мохов проснулся.

Иногда бывало так, что, проснувшись, Алексей не сразу вспоминал всё, что произошло вчера. Важные события вплывали в память постепенно, обычно в течение двух или трёх минут после пробуждения.

На этот раз он сразу вспомнил всё, что случилось вчера.

В паре сотен километров от города, в котором жил Алексей, в небольшой деревушке Мохово умер его дед. Кроме Алексея у деда родственников не было, поэтому соседи хоронили его сами. Алексею же сообщили об этом с большим опозданием, лишь спустя полмесяца после похорон. Накануне ему позвонил участковый из Осиновки, ближайшего к Мохову большого села, сам только что узнавший о смерти Павла Фёдоровича Мохова. Моховцам закон не указ, сказал он. Алексей тут же взял недельный отпуск без содержания и решил поехать в деревню.

Аномальная жара не позволяла ни работать в полную силу, ни отдыхать как следует, к тому же переносить её в центре города было практически невозможно, поэтому Мохов планировал побыть в деревне всю неделю.

Он встал, умылся, позавтракал, взял приготовленную с вечера спортивную сумку с вещами и вышел. Это было ранним утром, а уже около полудня, после душной парилки рейсового автобуса, Алексей приехал в райцентр — пустой и запылённый, но хоть как-то продуваемый свежим ветерком посёлок. На щербатой стене автостанции ещё с советских времён висело одно и то же расписание. Автобус, идущий в сторону Мохова, выезжал из райцентра в полдень.

Алексей купил билет и сел в разбитый пазик на своё любимое место — рядом с водителем. Оттуда лучше всего просматривались размытые от марева поля и то появлявшийся на горизонте, то исчезающий за холмами лес.

Алексей попросил водителя, угрюмого и лохматого цыгана, остановить у поворота на Мохово. Ездил он к деду не очень часто, но и не то чтобы забыл о нём совсем. Во всяком случае, с дедом ему было интересно.

Маршрут был не из популярных — кроме Алексея в автобусе сидели семь или восемь бабушек, чем-то торговавших на районном рынке. Последние из них сошли в Осиновке. «Среди бескрайних полей», — вспомнил Мохов слова известной песни.

Минут через сорок пути автобус съехал на обочину, подняв огромный клуб пыли. Обернувшись к Алексею, водитель молча кивнул в сторону двери. Мохов поблагодарил его ответным кивком. Едва он вылез, дверь закрылась и автобус скрылся в пыли.

От поворота, где пассажиров три раза в день высаживал или на обратном пути подбирал пазик, до деревни, куда вела грунтовая дорога, было около шести километров. В осеннюю распутицу старая колея, по которой в эту пору никто не ездил, становилась совершенно непроходимой. Однажды Мохов попробовал по ней пробраться, после чего зарёкся приезжать осенью. Вязкая глина налипала на сапоги (благо что Алексей догадался взять с собой сапоги), образовывая неподъёмные комья, перетаскивать которые за собой с каждым шагом становилось труднее. До Мохова он добрался тогда затемно.

Зимой же попытка попасть в деревню равнялась самоубийству. Мало того, что продраться сквозь полуметровые сугробы невозможно, так ещё существовала опасность заблудиться, так как даже слабая метель дорогу полностью заметала, превращая всю округу в сплошное белое поле.

Алексей любил приезжать в Мохово летом. Летняя полевая дорога становилась путём в иные измерения. «Это не просто мир, отличный от городского, это другой мир. Мысли здесь делаются тоньше и глубже, они появляются и текут не так. В таком густом запахе медоносных трав иначе и не может быть», — думал Алексей.

Идти было легко, разве что спортивная сумка слегка оттягивала правое плечо. Мохова поражала чистота огромного глубокого неба. «Как новое», — подумал он. Речка и лес вдалеке, луга и поля, уходящие к горизонту — Мохов никогда не обращал внимания, вернее, не думал о том, какие всё это имеет размеры, как вся эта бесконечная земля, окружающая всего лишь одну деревню, согласуется с небольшим светло-зелёным пятнышком на карте области.

Дорога шла через поле, затем взбиралась на невысокий холм, откуда открывался вид на деревню. Мохово виднелось целиком — всего-то полторы улицы.

Дедовская деревня встретила Алексея пыльными лопухами вдоль высохшей и потрескавшейся рыжей глиняной колеи. Откуда-то выскочила маленькая злобная собачонка, имеющая один окрас с деревенской дорогой. Мохов пробовал отогнать её, но она заливалась ещё громче. «Дух дороги, — подумал Мохов. — Видимо, из этого самого праха земного сделан». Он решил не обращать на неё внимания.

Через пару домов из увитой диким виноградом беседки на собачий лай вышел худощавый мужичок в картузе. Мохов узнал соседа, Гришку Глухова, живущего напротив деда. В беседке оставался ещё кто-то.

— Цыц, курва! — гаркнул Гришка, и собачонка как ни в чём не бывало посеменила прочь.