Александр Оберемок - Сухая ветка

Во дворе послышался грохот. Гришка откопал у сарая большую лестницу и приставил к чердаку над сараем, который в пору детства Алексея использовали как сеновал. Через минуту он влетел в дом, прижимая к груди трёхлитровую банку с самогоном. Гришкино лицо выражало крайнюю, самую высшую степень удовлетворённости.

— Вот! — Гришка больше ничего не мог произнести от переполнявших его чувств.

— Откуда? — удивился Мохов.

— Оттуда! — Гришка поднял руку с указующим перстом.

— Что, с неба свалилась?

— На чердаке стоит, красуется, зараза! И молчит жеж, сволочь!

Две рюмки дедовского напитка сделали чудо. Мохов ожил, повеселел, боль прошла. Они расположились прямо на крыльце, чтобы курить, не сходя с места. В доме не курили, такой порядок завели ещё при бабе Дусе. Закусывали солёными огурцами.

Гришка травил очередную байку.

— Моховы — это фамилия, ага! Клан! Вот так вот за яйца всех держали! — Гришка показал на себе, как держали всех Моховы. — Бабка моя, упокойница, говорила, что тут раньше хутор был, моховский. Ить а когда при советской власти записывать стали, то и записали, что деревня. Так и пошло…

Мысли Мохова скакали с одного на другое, нигде долго не задерживаясь. Он не слушал Гришку, лишь следил за его обезьяньей мимикой.

Когда Алексей был ещё совсем маленьким Алёшей, бабушка иной раз брала его на колени и покачивала под неизменное «по кочкам, по кочкам…», а под завершающее «в ямку — бух!» Алёша, всё-таки боявшийся, что бабушка его уронит, громко смеялся…

О жизни деда и бабушки, Павла Фёдоровича и Евдокии Архиповны Моховых, Алексей знал не так уж много, да и то, в основном, со слов деда — бабушка не любила рассказывать о себе, а сам Алексей не очень-то и расспрашивал. Знал лишь, что она родом из Осиновки и что познакомились они с дедом на танцах в сельском клубе. Бабушка говорила, что дед там был самым красивым, «грамотный, в пинжаке и с чубом», а она, как утверждал дед, была «невообразимой гордячкой». «Грамотный» дед после семилетки успел окончить до войны то ли школу ФЗУ, то ли ремесленное училище в областном центре, потому и слыл в Осиновке завидным женихом. Мало того, что моховских там очень уважали, он ещё и сам был Моховым, а это чего-то да стоило.

О войне ни дед, ни бабушка не рассказывали ничего — эта тема в их семье никогда и никем не затрагивалась. Почему она считалась запретной, Алексею выяснить не удалось, да теперь и не удастся — если и существовала какая-то тайна, то из причастных к ней никого в живых не осталось.

Виктор, отец Алексея, родился в пятьдесят шестом. Мальчик рос медленно, был худым и маленьким. После школы он уехал из Мохова учиться, поступил в технологический, да так и остался жить в городе, встретив там свою любовь, студентку пединститута Таню.

Внушительные рост и вес он набрал лишь к восемнадцати. И, едва успев возмужать, Виктор женился.

— А Дуська, бабка твоя, не женщина — танк, ага! — пьяный Гришка вторгся на территорию воспоминаний, лязгая гусеницами. И тут же запел:

«А ведь он ничуточки не изменился за последние лет двадцать, — констатировал Мохов. — Хотя пьёт так же, как и тогда».

Гришка Глухов был неизменной частью воспоминаний Мохова о детстве. Наиболее яркое и запомнившееся событие было связано, как ни странно, с небольшим, но важным деревенским строением — с сортиром, расположенным в дальнем углу двора. Когда наступало время чистить отхожее место, дед Павел и бабушка Дуся, а тем более, родители Алёшеньки, люди городские, брезговали выполнять эту работу. Осуществлять миссию вызывался Гришка. Поскольку после этого невыносимая вонь стояла ещё целый день, а то и два, Алёша целыми днями пропадал на речке. Но возвращаться всё же приходилось, и тогда он видел, как вымытый и практически ничем не пахнущий Гришка ходил по пятам за бабой Дусей и клянчил стакан сверх положенной меры.

— Да нету больше ничего, Гришенька, отстань ради Христа! — говорила экономная баба Дуся. — Не выгоняла ещё, вон, бражка стоит.

Гришка, покосившись на бадью с брагой, неизменно отвечал:

— Дуськ, ссыкни!

И тогда бабушка, вздохнув, открывала бадью с пенящейся коричневой жидкостью со сладко-приторным запахом, черпала оттуда большой алюминиевой кружкой, которую дед называл «солдатской», и подавала довольному Гришке. И все, кто был в тот момент рядом, смотрели с неподдельным интересом, как тот с наслаждением пьёт это ещё не перебродившее пойло.

Гришкино «Дуськ, ссыкни!» надолго осталось в их семье как нечто, вызывающее смех при каждом упоминании.

Грюкнула дверь, и во двор вошла тёть Зина.

«Ё…», — прошептал Гришка и каким-то непостижимым образом сделал так, что банки с самогоном на крыльце не оказалось.

— Эй ты, хвокусник, — громко сказала тёть Зина, — а ну пошли…

Гришка, согнувшись и сразу постарев, побрёл к двери. Проходя мимо супруги, он получил мощный подзатыльник, заставивший его мгновенно исчезнуть со двора. Тёть Зина вразвалочку, словно гусыня, двинулась за ним.

— Ну чего ты, Илья же, с конца в конец… — слышался возмущённый Гришкин голос.

— Илья послезавтра, — бурчала в ответ тётя Зина.

«Всё-таки хорошие, замечательные они люди, — подумал Мохов. — И тёть Зина, и Гришка… Да все они тут… И дед…»

…Однажды они с дедом вот так же сидели на крыльце. Алексей рассказывал деду о своих неурядицах, говорил, что у него дилемма и что он не знает, как поступить.

— Не знаешь? — спросил тогда дед.

— Не знаю, — ответил Алексей.

— Вот и я не знаю, — сказал дед и хитро прищурился.

Алексей неплохо знал своего деда, поэтому приготовился слушать, тем более, что всё ещё надеялся получить дельный совет.

— Однажды ученик спросил Сократа, — медленно и тихо произнёс дед, — почему тот так часто говорит, что ничего не знает. В ответ Сократ начертил два круга.

Дед взял свою палку, на которую опирался при ходьбе, и начертил на земле два круга, большой и поменьше.

— Сократ показал ученику большой круг и сказал: «Это мои знания». Потом он указал на круг поменьше: «А это — твои».

Дед любил, когда его внимательно слушали, и Алексей видел, что деду нравилось именно его, Алексея, внимание. Да и самому Алексею было приятно слушать деда. «Как хорошо-то, господи», — думал он.

— Всё, что находится вне кругов, — продолжал дед словами Сократа, — это незнание. А раз уж моё знание больше твоего, то и моё незнание больше.

— Я понял, дед, — сказал Алексей. — Всё дело в длине окружности.

— Именно, — охотно согласился дед. — Так что не спрашивай у меня совета. Сам решить должен. А если сомневаешься пока, значит, время ещё не пришло.

Мохов пошёл в дом. Самочувствие стало великолепным, хотя особого опьянения не было — самое время поваляться и почитать. Он улёгся на диван и вдруг вспомнил о Ларе…