Александр Оберемок - Сухая ветка

Потом набрал в погребе старой картошки, почистил немного, поджарил на масле, добавил оставшуюся целой после пьянки луковицу, всё с удовольствием съел, поглядывая на банку с самогоном. Пить не стал.

…А в семьдесят пятом году у девятнадцатилетних Виктора и Татьяны Моховых появился ещё один человечек, Алёшенька. Когда он немного подрос, родители стали чаще наведываться в Мохово, и самые яркие воспоминания Алёши связывались не с серым бетонным городом, а с росной зелёной деревней. С семилетнего возраста мальчик оставался здесь на все каникулы.

Даже в городе Виктор всегда вставал рано, ну, а, уж, в родной деревне, так сам бог велел. Пока ещё над речкой Сухой вился пар и туман не сошёл с луга, Виктор с отцом, которого все вдруг стали величать дедом, собирались на сенокос. Дед отсоединял косу от древка, степенно садился на невысокий табурет перед наковаленкой, вбитой в широкий чурбак. Лёгкими ударами молотка он отбивал косу — тонкую, почти ювелирную работу он не доверял и сыну. Эти слабые удары часто будили Алёшу, и он тут же подрывался с постели — взрослому человеку нельзя пропускать сенокос. Бабушка подавала ему чашку чаю и горячий блин со сковородки. Всё это проглатывалось на ходу, потому что деду предстояло отбить вторую косу, а на это стоило посмотреть.

Ловкие движения деда вызывали зависть у мальчика. Алёша видел улыбающиеся глаза деда и понимал — ему нравится то, что и как он делает. А делал дед мастерски — лезвие оттягивалось, появлялась тонкая и невероятно острая кромка. Затем ещё более лёгкими постукиваниями дед добивался идеальной остроты и проверял свою работу, едва касаясь лезвия косы большим пальцем. Удостоверившись, что всё сделано правильно, он удовлетворительно кивал головой.

А потом втроём шли за огород, на луг. Дед выбирал место и, широко размахнувшись, укладывал добрый пучок травы слева от себя. Когда скошенная полоска достигала четырёх-пяти метров, отец подмигивал Алёше и приступал к работе.

«Ш-ш-шах… ш-ш-шах…», — говорила коса деда.

«Ш-ш-шик… ш-ш-шик…», — отвечала ей коса отца…

«Когда я вырасту, — думал Алёша, — я буду косить третью полоску рядом с ними»…

Наутро Мохов перерыл всю кухню, но не нашёл ни чая, ни кофе. В столе в целлофановом пакете отыскалась сухая мята. Дед заваривал себе травы, листья смородины, веточки малины и вишни. Когда болел, настаивал зверобой и душицу, он называл её материнкой. В обычное время предпочитал чабрец, липу и мяту.

Алексей оторвал веточку, залил кипятком. Вспомнил липовый мёд бабы Дуси. Сначала она заваривала чай из липовых цветков в большой двухведёрной кастрюле, потом засыпала туда неимоверное количество сахара и долго варила. Лёгкий запах липы становился плотным, тяжёлым, липой пахло везде — густой мёд давал не менее густой и тягучий аромат. А какой у него был вкус! Даже краюха чёрного хлеба, обмакнутая в тарелку с мёдом, становилась вкуснее любого торта или пирожного.

Баба Дуся варила мёд один раз в году, но этого хватало Алёше с родителями на всю долгую городскую зиму.

Из чаёв Мохов больше всего любил чабрецовый, главным образом из-за его неповторимого запаха. А ещё потому, что его не сушили, а заваривали так, свежесорванным. Чай получался жёлто-зелёным, имел нежный вкус, и Алексей спешил выпить его до того, пока цвет не становился насыщенным, похожим на цвет обычного чёрного чая.

Мохов вышел на крыльцо, закурил и услышал странные шум и бормотание, доносящиеся со стороны огорода. Калитка на огород была распахнута. Алексей вышел и едва не выронил сигарету от изумления.

В огороде, заросшем метровой высоты бурьяном, раздевшийся по пояс Гришка с непередаваемым остервенением рвал сорняки. Казалось, будто он боролся со своим личным врагом, изощрённым в своём коварстве. Гришка захватывал бурьян под корень, рвал его и приговаривал: «Иди сюда… Щас я тебя… Ах, ты так! Ну погодь…» Он продвигался вперёд, оставляя в живых за собой лишь чахлую картофельную поросль. Бурьян он бросал в сторону, где образовывался внушительных размеров валок. Таким образом Гришка очистил около трети небольшого огорода.

Алексей окликнул его. Гришка подошёл, достал из висевшего на заборе старого пиджака папиросы, закурил.

— Что ж вы, дядь Гриш…

— Так заросло же по самые эти самые! А я иду мимо, дай, думаю, помогу соседу.

— Ну сказали бы мне…

— Так я ж говорю! Иду мимо… На кухню зайдём, ага?

— Зайдём.

— Ну так давай…

Пошли на кухню. Алексей налил одну рюмку, пару секунд подумал и налил вторую.

— Эх, — посетовал Мохов, — не хотел пить же…

— Правильно, — согласился Гришка. — Так мы сюда и не пить пришли, ага. Мы ж, Лёша, пьём только один раз в жизни. А потом только похмеляемся.

Чокнулись, выпили.

— Эх, как её коммунисты через день пили, — сквозь зубы процедил Гришка. — Тут каждый день пьёшь, да никак не привыкнешь.

Оба хрустнули огурцами.

— Между первой и второй муха не должна пролететь, — сказал Гришка и принялся разливать.

— И на огород, — сказал Мохов.

— Молоток! — и Гришка поднял рюмку.

На огород пошли после третьей.

Сухой и жилистый Гришка мог дать фору и молодому, особенно, из городских. Работал он быстро, Мохов за ним не поспевал, тем более, что после выпитого Алексей боялся сорвать картофельную ботву.

— Вот жеж гады, — продолжал бормотать Гришка. — Весь огород оккупировали, немцы…

Мохов, собиравшийся уезжать в город через пять дней, не понимал, зачем он сейчас рвёт бурьян и что ему делать вообще с этим проклятым огородом. Вернее, он пока старался об этом не думать, надеясь на то, что всё как-нибудь само собой разрешится.

Время от времени останавливались на перекур да заходили на кухню. К обеду управились. Оба уже опьянели, говорили громко. На шум пришла соседка.

— О, Зинка! — Гришка расплылся в улыбке. — Сборная Чили в полном составе!

— Уже нажрались, свиньи… Ладно старый, но ты-то, Алексей…

— Тёть Зин! Мы работали! Можем мы раз в жизни с дядь Гришей после трудного рабочего дня…

— Батюшки! — воскликнула тётя Зина, выйдя на огород. — Это вы с утра всё убрали?

— Ага! — ответили оба хором.

— Ой, молодцы…

Тёть Зина зашла на кухню, взяла банку с остатками самогона.

— Ой, молодцы, — повторила она и поковыляла в сторону дома.

— Зинк! — Гришка заметил её маневр.

— Чё Зинк, чё Зинк! Пошли, я вам хоть поесть дам…

Тётя Зина застелила клеёнкой небольшой столик посреди двора. На сковородке шипела яичница с салом, рядом стояла эмалированная миска со свежими огурцами. Поодаль лежали луковицы — им особая посуда не полагалась.

Тётя Зина вынесла буханку хлеба и, нарезая, спросила:

— Что же ты, Алёша, с огородом-то делать будешь, а?