Гарик Осипов - Товар для Ротшильда (сборник)

Я слышал сильное исполнение хоп-хей-гоп. В бакланстве речников. Январь'76. Леонид LIVES! Леннон спивается (или уже бросил?). Тоже мне саморазрушение — дорогой виски в дорогих кабаках. Сермяги на него нет!

Популярный анекдот: Что такое стена Плача? Это там, где Сруль растоптанный лежит. Наверное. Бухой. Бухой Танага заваливает с ВЭФом, настроенным на «Коль Иисроэль», и ставит приёмник на мраморный прилавок рыбного отдела, рядом с селёдками. «Послушайте, Софья Львовна». Я познакомился со Стоунзом. Клыкадзе создаёт свои вещи.

В бакланстве постновогдние танцы. «Before accuse me», «Travelin'band»… Бэнд сильный, я имею в виду состав. Половина уже уехала в Трускавец. Бас-гитара — похожий на слабоумного близнеца Александра Галича Лев Пинии. Говорят, он и вправду недоразвитый, поминутно просовывает язык за нижнюю губу, пучит глаза дурней барана. В начале 90‑х он начудит что-то такое, миллиона на два, и его шлёпнут в конце концов. А сейчас он колупает свой недорогой бас и рявкает в неаппетитный микрофон подобие непонятного ему текста «Before accuse me take a look at yo'self». За барабанами милейший человек. Евгений «Жаконя» Гейнсбарр. Он догадывается, что похож на самого симпатичного члена Дю Папл — Яна Пейса, тоже барабанщика и, наверное, еврея. Чувихи об этом вряд ли знают, но их потные сисяры, смазанные духами, запах которых остаётся, даже когда высохнет жидкость, как и мелодия держится в эфире, хотя песня пропета, направлены на весельчака-очкарика, сидящего за первой сборной установкой, точно за столом с выпивкой. То и дело мелькает Карузо, он не любит молодёжную моду, вышивает в солидном костюме. Как ни странно, это я подталкивал их знакомство. Теперь, начиная с лета, Жаконя и Карузо бухают, выступают с хорями всегда вместе, всем антисемитам назло.

Вот Галич-дебил начинает шалбанить знакомый рисунок. Я присматриваюсь: он действительно мантулит на заводе у станка, в три смены. И ему действительно отхуярило прессом полпальца. Зохан вей, или, как это звучит по-ихнему? «Мисс Вандербильд». Позапрошлогодний хит звучит в бакланстве речников. Поёт Жаконя. Но почему у микрофона, оттеснив Галича-дебила маячит широкое дупло Карузо? Кто же будет хохотать в конце… Конечно, тот же Бобби Карлтон, он просто симулировал травму… Разумеется, хохотать в финале хоп-хей-гоп будет полу-Чекан, полу-Пуговкин — бесстыжий Карузо.! Вещь недлинная, все мы, кто слышал раньше этот смех, ждём. Речники в тужурках танцуют с девочками из швейного.

Армянский Карузо (так прозвал его Азизян из-за имевшей место в детстве на чердаке грязноватой, по слухам, истории) хохотал ещё столько же, сколько вещь длилась до того момента, где у Маккартни раздаётся смех.

Жаконя, со странной фамилией Гейнсбарр погиб смертью Джейн Мэнсфилд. Такси в тумане нырнуло под прицеп, и его колоритная афроамериканская голова отделилась от туловища. Где-то в Карпатах, атм он выбил из барабанов по гуцульским свадьбам, по слухам, «40 тонн». Инспектор снял ГАИ с переключателя скоростей звезду-медальон на цепочке, из очень хорошего золота. Теперь её носит сын сестры покойного Зиновий. Он клавишник. Говорят, очень хороший.

Смех Карузо не изменился. Он по прежнему доносится иногда летними ночами с просторного балкона на последнем этаже, где они, бывало, выпивали с Жаконей, как принято было делать это только в нимфоделических 70‑х… И тот задорно посверкивал стёклами очков в «зоринской» оправе, которая снова войдёт в моду, когда очки Жаконе уже не понадобятся. Казалось, он фотает на память глуповатые мордашки матросиков и серьёзные маски более опытных девчат, разминающихся на одном уровне с ансамблем — эстрады в тесном вестибюле не было. По пояс в тёплой от дождя воде, под предоргазменный бой кремлёвских курантов в новогоднюю ночь, отпуске, в стройотряде, в ленинском уголке, в Евпатории наконец.

Может быть, Фёдоров боится, что я буду высмеивать фильмы, о которых я говорил ему с таким восторгом, может быть, Фёдоров считает меня сумасшедшим и не хочет выполнять просьбу ненормального. Скорее всего, ему просто наплевать. А мне нет. Год… Скажем, что год, иначе будет не так романтично, назад, примерно в такой же вечер, в этом же полусумраке, напротив сидела в моей старой рубахе эта соска из Харькова и слушала эту же историю, только из моих, так сказать, уст. А поздно утром я пел ей на кухне: Immensita и Due bianci cristelli sereni и так эта песня летела…

Сегодня я сижу один, без музыки, и при свете лампы записываю то, о чём рассказывал ей, на бумагу. Кстати, лемуроподобный Дядя Каланга, познакомивший нас, тоже пропустил чудовищное число ударов, правда, ни один из них не был смертельным… В отличие от Карузо, Дядя Каланга (младше Карузо на два года) уже не смеётся. Фёдоров что-то говорил про Формулу‑1 и Джорджа Харрисона. Может быть, он и не Фёдоров?

Взрослая девочка на детских качелях. Большеротая… Если бы год. Если бы только год.

Где был счастлив — туда не возвращайся. Одноклассник Дяди Каланги, джазроковый барабанщик с деревянной башкой обосрался, поучаствовав в афере Галича-дебила. Похожий на Делона, он очаровывал вкладчиков. Недавно, летом, он объявился у нас в Мичигане, и в свои сорок серьёзно говорил об альбоме.

— Шульга приходил, битлов просил.

— Хуй ему! Правильно?!

Ну и как же мы посоветуем деревянной башке назвать его альбом? Он не согласится, но, по-моему, «Пошёл за шерстью, а вернулся стриженый» — то, что надо.

23 октября, 2000 год.

Про Александра Галича Сермяга узнал от Парасюка. Конечно, он не мог не слышать фрагменты песен Галича и раньше, особенно в исполнении Кости Беляева, тот буквально всаживал автоматную очередь фразой: «А он мне все по яйцам целится», так что забыть ее было уже невозможно. Но, вряд ли Сермяга знал имя автора этих тревожных неожиданных песен, вызывающих смятение в душе советского человека настойчиво и грубо указывающих на существование темных влечений не только порнографического толка.

Наряду с датскими порнобуклетиками с их щетинкой и лотком, с отдельными отголосками биг-бита, где ударам по струнам электрогитары будто предшествует взмах тесака из фильма «Psycho», Александр Галич, красивый, странный, талантливый, на пятом десятке благополучной жизни круто свернул в беспокойный замок несбывшегося, и принялся обстреливать оттуда то, что сбылось и испортилось заклинаниями еретика, зашифрованными под банальную антисоветчину.

…Shakin'all over… Лишь при Советской власти такое может быть — Винсент Прайс с гитарой…Ты не часто мне снишься, мой отчий дом… Эшеров.

И… да! Сермяга прислушался и выучил сколько мог. Тот, кто видел и дожил до наших дней, вспоминают, как он брал гитару, усаживался по-турецки на диван, свесив похожий на поросшую волосом клизму животик, и декламировал: