Гарик Осипов - Товар для Ротшильда (сборник)

— Алло?… Хай! …не, я давно встала… Шо не звоню? Думаю, шо ты мне позвонишь… Шо как? Как договаривались… Жорж Майкл… Папик увез мою кассеты… О! О!… Тю, ну так и шо, шо жарко…Короче, Светик, мы идем или не… нет? Та чего ты думаешь, что мы сдохнем, а шо дома так весь день сидеть… Ну… Так а вода на шо? Согрееся… то есть я хотела сказать остынешь… — Ладно, я сейчас спускаюсь.

Еще маленько покрутившись по комнатам, она укладывает в клеенчатую сумку на шнуре купальник, трогает большим и указательным пальцем шею, скривилась — чего-то не хватает. Через минуту там появились тесно нанизанные сине-коричневые бусы со страшноватой головой кузнечика посередине. Запирая дверь, как обещала родителям, на все ключи, она успела полюбоваться танцем занавесок в порыве сквозняка. Кассета доиграла, магнитофон выключился сам. Во дворе под тенью многоэтажного дома было даже прохладно. Зачем-то она заглянула в указатель жильцов, где стояла первой ее, до сих пор не известная мне, фамилия. С широкой улыбкой она спустилась к подошедшей подруге, поздоровалась, и совсем скоро они свернули за угол дома, чтобы перейти шоссе в обычном месте.

В этот вечер, покончив с библиотекой, я тоже купил бутылку водки, но сделал это мысленно, не заходя в магазин, пусть видят, что я пью, или как там в «Бриллиантовой руке»? Мне пока что любопытно знать, что происходило рядом со мной много лет назад, не десять тысяч лет назад, а двадцать-двадцать пять. В особенности эстрада, кино, развлечения. Открытие ресторана «Поплавок» волнует меня больше, чем появление лохнесского Чудовища. С завсегдатаями «Поплавка» можно напиваться, опрокидывая воображаемые рюмки и опустошая графин-привидение под музыку утопленников. Опять же пока никто не видит.

Круг моих интересов во времени и пространстве постоянно сужается до размеров острия неподвижной иглы. Не первую зиму меня притягивает громадный склеп судоремзавода. Там жизнь умерла, и в любое время года застывшие в воздухе крюки неподвижных кранов висят, не шелохнутся, на одном и том же уровне. Вот уже который год два сухогруза «Гурзуф» и «Богуслав» ржавеют на стапелях, словно гробы для великанов. Не так далеко громыхают шары кегельбана, пузырятся каппучино и суп-менестроне… А я впитываю грозное безмолвие советских доков, где даже выбитые окна завораживают зловещим постоянством, где все замерло и притаилось, словно жуткий капкан-инкубатор. Среди ржавчины и паутины, под стрелками остановившихся часов, зреет, сгущается темный плод возмездия.

…и была ли в кране горячая вода? Примерно так, с описания утренних часов и сборов на пляж одной старшеклассницы будет начинаться рассказ, навеянный сквозняками из выбитых окон мертвого завода. В этой истории не будет щегольства проникновением в душу подростка, не будет разглядывания и подглядывания. Одни догадки. Все останется поверхностно, вскользь. Какая музыка играла по радио, может быть, две–три неинтересные мысли, взятые из первой встречной головы.

Обычное утро представительницы далекого мне поколения, чью жизнь вышибет железный ящик, несшийся со скоростью сто сорок километров в час, в зоне отдыха в воскресный день. Машина, отшвырнувшая тело девочки далеко в кусты была новейшего образца, и ее стоимость не оставляет никакой возможности разузнать подробности этого инцидента. Я даже не знаю, куда, в какую сторону она неслась.

Ученик второго класса Данила Воронцов открыл глаза. Он увидел потолок и люстру со стеклянными подвесками. Она не горела. Мальчик повертел головой — где-то сбоку стояла лампа-рефлектор, как в поликлинике светила она. В комнате было тепло и тихо. Мальчик поморгал глазами и сообразил, что слезы высохли, в общем, никто его не обижал, с ним только разговаривали, причем о вполне знакомых и понятных ему вещах. Он расплакался от злости: своим упрямством взрослый человек напоминал ему ровесников, дворовых товарищей, одноклассников. Эта настойчивость вывела Данилу из равновесия, и появились слезы, он не ревел, но сердито вздыхал, а слезы капали, текли, и он не мог их вытирать. В сердце мальчика снова поднялся детский гнев, он не мог самостоятельно понять, что происходит, для чего все это. Надо позвать взрослых, пусть объяснят, наконец. Но сделать это у Данилы не было никакой возможности, ибо рот ребенка был аккуратно заклеен стерильным пластырем…

В «Стереорай» меня привел Жаба. Когда-то лет десять назад я в нем работал продавцом. Тогда «Стереораем» владел другой хозяин, и находилась эта точка совсем в другом районе нашего города. Курьезная подробность — пешком, зная маршрут, туда было гораздо быстрее попасть, чем в переполненном автобусе или медленном трамвае. Под мост, через переезд, потом улочками поселка — и вы в «Стереорае».

За обедом я выпил две бутылки грузинской минералки, и мне захотелось в туалет. Но общественная уборная в сквере поблизости от дома, где живет Сермяга, оказалась закрыта (меня не было в городе с июля месяца, а сейчас стоял переменчивый октябрь, пугающий людей пьющих хмурыми днями). Откуда-то взялись горизонтальные решетки поверх уводящих под землю ступенек. Я отметил, что между решеткой и лестницей существует зазор — достаточный, чтобы в подземелье прошмыгнула большая собака, или похожее существо. Еще я успел представить пальцы с отросшими ногтями, вцепившиеся в прутья решетки, возню, ужас того, что творится внизу. Все ли посетители успели покинуть кабинки? И сколько их там, и куда ведут, чем соединяются наверняка существующие служебные помещения.

— Не переживай, зайдем в «Стереорай», здесь два шага до набережной. В «Стереорае» чудные люди и волшебная уборная.

Набережная была безлюдна. В косметическом салоне зашторенные окна светились пурпуром. Машины, поставленные у тротуара, выглядели крупнее тех, что делает местный завод.

Жаба хотел посмотреть «джаз». То есть джазовые пластинки, до которых мне нет никакого дела. Странно, никакой вывески у нового «Стереорая» не было. Магазин расположился внутри коридора с кабинетами по обе стороны. А ведь я бывал на этой улице раньше.

При входе у нас спросили документы. Мы представились. Я быстро скрылся за дверью с английской буквой. Жаба пошел вперед.

Когда я вышел из уборной и заглянул в отдел, то сразу убедился, что вместо джаза Жабу заинтересовала происходившая там пьянка. Кажется, был день рождения одного из охранников. Судя по звучавшим тостам, присоединяться к выпивающим не следовало. Человек в маскировочном костюме требовал выпить за Димитровский поселок. Так называется спальный район, где я ни разу не был, потому что он находился от центра на расстоянии, больше походящем для кладбища. Пару раз оттуда поздно ночью мне звонил Азизян, пока работал сторожем на складе косметики.