Гарик Осипов - Товар для Ротшильда (сборник)

Не наверное, а точно — мы виделись в последний раз. Да-а, больной найдется. Не отшатнется: Фу-у. Хорошо, кассету хоть успел забрать, остальное, то, что она делала вид, будто забывает вернуть, так — барахло, эротика, «в мире прекрасного», и Скотт Вэлкер, певец, нюхающий носки со слезами на глазах, сплошное хнэ-ээ-ы, хны-э-э. Она не больше сапога со шпорой в «Американ Бар энд Гриль». Сивая макаронина. Острый тухловатый запах. Птичий понос. Мочеиспускание путем пота. Как его иначе назвать, если оно есть. «Мы хиппи есть» — начиналась статья в журнале Бориса Хазанова «Страна и мир». Печатают все подряд…

А вот и трамвай. Крахмальные щеки ее дрогнули от каких-то ей присущих переживаний. Раздвинулись складчатые двери, кондукторша перебежала в задний вагон. Ступени были для нее чересчур высоки. Видимо она уже злилась, требуя в мечтах еще и «инвалидку». Я карлица. Пускай я карлица… Откуда это?

Это же Стивенсон. «Черная стрела». Волосы лезут из нее, жирные, словно спагетти. По здешнему поверью, все, что не держится на голове отца, выпадая прорастает сквозь шкуру дочери. Рядом хороший магазин, может, все-таки оливок, водки? Игорь поправил очки и пригладил вьющиеся волосы. Нет, лучше воздержусь.

— Воз-дег-жусь, — произнес он вслух, картавя. Он усмехнулся, сперва потому что прозвучало диковато. Затем, глубоко вздохнув, уже с удовольствием громко захохотал вслед уходящему трамваю.

21–31.03.2002. 3апорожье.

Люба Прялкина похожа на молодого Алена Гинзберга в фильме «Pull my Daisi».Игорь – типичный украинец, «мечтатель-хохол». Саша Данченко? С ним может сравниться только Лу кастель… «Гарик» (Garick) — человек, который, предпочтя обожествление разочарованию, потерял их обоих.

Наброски, мысли… опять наброски. Давно задуманная новелла «Эмбрион». Рождество эмбриона. Её сюжет известен мне давно, я только не знаю, с чего начать. Сейчас ночь. Другая половина ночи. Ночь, caro b. Caro beat, mi piace tanto, sei forte perche hai portanto oltre alia miisica de i bellisimi colon chi danno una nota di allegria in questo mondo pieno di nebbia. Pero se i ragazzi chi non se lavano, quelli chi scappano di case e altri chi se drogano e dimen ticano Dio (в данном случае, это смягчённый намек на содомитов) fanno parte del tuo mondo o'cambio il nome, o'presto finirai.

… Это все была петрушка. А теперь о серьезном. Я — убийца детей. Шнуровальщик, «пум», подтягиватель гольфов. Крючник сонных котиков, совсем еще недавно п'ясивших яженки и кайбаски. Температуру крови маниака должен показывать не ртутный столб, а гольфы на икрах Ольги Jailbait. Цвета заварного крема. Иногда в зарослях дрока попадается брошенный градусник, неосторожно прижатый кем-то к груди. У меня жар, я болен, мне нужно, понимаете, нужно! Перед тем, как испорченный термометр кладут в деревянный футляр, ему меняют гольфы. Иногда крючник опережает людей с носилками и успевает полюбоваться мёртвой девочкой. Кончилась песня, но мелодия медлит. Она была святая. Есть особый час, когда демоны полудня превращают пропавшего ребенка в доступную куклу, прежде чем придут взрослые и твёрдо заявят: «Это не игрушка, это труп». «Это градусник, градусник», — поправил бы их больной, но он слишком испуган вороньими чертами крючника и не слишком скоро появится там, где его спугнули.

У Сержа Гензбура месье Капуста убивает шампунёз (мойщицу голов в парикмахерской Макса) Мэри Лу огнетушителем — бьёт, пока не умрет, потом хоронит в пене. «Мэри Лу покоится под снегом» — эта тема в исполнении оркестра Поля Мориа сопровождала прогноз погоды. В Ташкенте, где исчезают дети, она одна, а в Минске, где дети тоже пропадают, совсем другая… Но я фанат Средневековья. Домосед. Ненавижу «заграницу» и доволен местным пляжем, местной рощей, сегодняшним пивом «своего» (потому что он в двух шагах) пивзавода, и руинами кабаков, где завсегдатаи знали друг друга, и аутсайдер не мог скрыть, что он чужак.

Я пел только в этих банкетных залах, загорал только на этом песке, и солнце скрывалось только за этим горизонтом. Из Москвы я выехал 13‑го. В 13-ом вагоне, на 13-ом месте. Приблизительно тогда же заговорили о подводном гробе с названием «Курск». Я проезжал Курск 13‑го в 23 часа.

А 8‑го, в день Выпотрошенной Свиньи я прошел по тому самому переходу на улице Горького за пять минут до взрыва. Несмотря на зной, покрывающий кожу плесенью, в моих руках оказался советский зонтик… Кто должен быть повешен, тот не сгорит, и не будет повешен, пока ему не надоест.

Мой нежный Jailbait — родимое пятно величиной с юбилейный рубль, мы не увидимся, я знаю, тебя здесь нет. Но я хочу рассказывать специальные волшебные истории, которые должна знать только ты, потому что я не должен выходить, мне нельзя удаляться от дома так быстро.

До следующего злодеяния. Удалил слишком длинные волосы пинцетом мадам Жаклин, вчера я удалил мадам Жаклин (без родителей не приходи), она делала слова, (вон из класса) будто не успевшая вылезти из электрички рыба (дрянь такая) свои пузыри. Что в данной ситуации принято говорить: «Имей в виду, от тех, ради кого ты жертвуешь нашими отношениями, благодарности не дождешься». Шарики прокалываю. Итак, мне это надоело, что я решил проколоть самый большой шар. Не лягу в гроб без веточки сирени.

Потом, сужая пинцетом брови — вторая молодость, бэби долл, я почувствовал стыд от бездействия. Съел четыре сливы, вымыл чашку, полюбовался, как ложится фонарный свет в прорезь между портьерами на шоколадные доски пола (ради этого я свернул ковёр еще на закате) и сел за стол, первый и последний письменный стол в жизни душегуба.

Уши и губы не окрашены кровью. Падает снег. Cade la neve. Ты не придешь сегодня вечером. Invano aspettero. Губы и уши инфанты бескровны. Они пахнут обёртками мятных конфет. Такие обёртки валяются на полу подвала и пыльных досках чердака, где пляшут в солнечном луче пылинки. Кругом привязанной к столбу инфанты. «Я не божественная роза, я не левкой, я не сирень, я только скромная мимоза…» Инфанты быстро устают на солнце, поэтому покорно дают уводить себя в сумерки и прохладу удаленных от людского любопытства помещений, где нам никто не помешает. Падает снег. Остывает ужин. Падает из ладони фантик, с хрустом сдавленный в ней. Еще кайбаски?

Мы смотрели «Невесту Франкенштейна». Инфанта устала сидеть, согнув ноги в коленях, и виновато улыбаясь, протянула их над ковром. В углу горела лампа. Ей должны были объяснить в школе, что смотреть телевизор в темной комнате вредно для зрения.

Дальше… А дальше вот что. «Все, что мне надо, это помечтать» — уговаривают нараспев два высоких, будто из гнезда, голоса. Everly Brothers. Легче спрятать еврейку от гестапо, чем от радио ЭфЭм. Братья Еврейли. Эркацетли. Потерялся Семён. Мебель без М. Cream on, little dreamer, cream on. Фокусы испорченных неоновых икон. «Ашипки», «очепятки» — все как на последних страницах газет, где рядом с юмористическим отделом печатали сообщения о маниаках, поставленных к стенке за вечный зов других инфант. По слухам, прежде чем шлёпнуть проклятого богом и людьми дядю из настоящего ствола, в галерею смерти пускают маленькую девочку в карнавальной маске, и она нажимает курок игрушечного ружьеца. «Пиф-паф» — Ольга Шоберова в «Лимонадном Джо».