Гарик Осипов - Товар для Ротшильда (сборник)

История про кота и туфли — это кошмар. Щипцы, тиски. Наваждение сродни тех, что посещают молодого бизнесмена над бокалом пива «Гиннес» в дорогом кабаке, где в стёклах, покрывающих полуабстракции рыжей карлицы в берёзовых рамах, отражаются серебряные блики шейкеров в руках барменов, и подкрашенная лазурью вода бассейна.

Он вдруг видит себя школьником-интернатовцем, вошедшим в разгар дискуссии в комнату-салон, где царствует его маман. Бородатые дяхорики в очках и без обсуждают какие-то антикварные романы, половина их полубухие, половина — просто ненормальные. Поёт Камбурова, Градский. Мальчика привёл туда голод. «Мама, я хочу кушать», говорит мальчик, по обезьяньи цепляясь за дверную ручку и подгибая коленки. Он произносит «хоцю». «А что я могу, — резко парирует мать, недовольная прерванной беседой, — Вот тебе рубль, сходи в варенишную на Авраменко и поешь». Бородатые вольнодумцы молча одобрительно кивают. Умница. Мальчик-шимпанзе медленно закрывает дверь '82.

Нанятый играть за парнус лемур старательно и нежно наигрывает на «Ямахе» джазроковую пьеску. Богатый молодой мужчина, мученически наморщив лоб, смотрит на свою спутницу. Бокал сто́ит тридцать. И ему кажется, что он съедает тридцать тарелок вареников. По тарелке за год прожитой жизни. Такие воспоминания происходят, подобно непроизвольному самовозгоранию. Обуглившийся труп в кресле, не успевшем даже загореться. Скрюченные останки на закоптелом унитазе в запертой изнутри уборной.

В квартире, выставленной на продажу после самоубийства прежнего хозяина, поселяются двое. С ними взрослая кошка, вернее, кот, по прозвищу Лазарь. Новый владелец квартиры — художник со следами богемной красивости на строгом лице (впрочем, она мгновенно пропадает, стоит ему разинуть рот, и заговорить о галерейщиках, Израиле и киберсексе) возится со своими картинами, пока его подруга, покрытая пухом модельер-неудачник, перебирает сваленные в кладовке вещи прежнего владельца. Его звали Попов и у него была коллекция виниловых дисков, которые, правда, сразу же увезли родственники. И вот она, эта девушка, присев на корточки, балансируя на пальцах ног, оскалив рот, перебирает то, что осталось от покойника и год как валяется без толку. Вскоре она выуживает пару крепких мужских туфель необычайной элегантности. Им должно быть, самое меньшее, 23 года — это фасон клубного диско. Цвет сгущённого какао, надеваются без шнурков. Они финские. Разумеется, к ним нужен хороший жакет. Но всё это можно будет уладить в ближайший поход в секонд хенд. Удалив с туфель пыль, она ставит их на потёртый паркет.

Наступает ночь. В прихожей слышится кошачья возня. На утро Сузанна, так зовут подругу художника, обнаруживает под туфлями лужицу неприятной жидкости. Сузанна делает коту замечание и ставит туфли к стенке каблуками вверх.

Среди ночи художник, осторожно переступив через скрюченное во сне тело своей возлюбленной, бесшумно проходит на мохнатых ножках велосипедиста в уборную, на обратном пути он осматривает тёмное от мытья место на паркете, и, почесав себе в паху, зачем-то ставит туфли, сперва полюбовавшись ими в свете с улицы, в горизонтальное положение. За его действиями наблюдает из кресла кот.

Мокрое пятно продолжает появляться под башмаками. Сузанна всё строже отчитывает кота, именно он, уверена она «помечает» таким образом чужие вещи, сохранившие враждебный запах покойного владельцу. Её удивляет, каким образом хвостатый член их семейства умудряется не попадать струёю внутрь туфель, но исключительно под них. Мало помалу она начинает забывать, когда запирала их на ночь в шкаф, а когда оставляла на паркете.

На улице давно стемнело. В приоткрытую дверь балкона на четвёртом этаже смотрит холодное светило августовской ночи. Верхушки дворовых деревьев всё громче шумят листвой. Слышно, как ветер скрипит антенной на крыше. Зелёные цифры на табло видеомагнитофона показывают полвторого. В квартире один Лазарь, он пристально смотрит из-под кресла на пару финских туфель, что стоят в прихожей. Его спина выгнута, хвост поджат по-собачьи. Туфли кажутся сгустком тёмных красок в окружении голубоватой белизны, точно это негатив. На самом деле их светло-коричневая кожа с тёмными шоколадными подпалинами сама как будто отсвечивает в полумраке. Тонкий шнурок света протянут от дверного глазка до порога открытой в гостиную двери. Наконец происходит событие, которого с трепетом и любопытством поджидает покрытый серой шёрсткой Лазарь. Зафиксировав его вытаращенными горящими глазами, он, тем не менее, подчиняясь инстинкту, одним прыжком, не задев занавеску и бельевую проволоку, оказывается на краю балконной ограды, изображая некоторое время привычными кошачьими средствами якобы сверхъестественный испуг на фоне листвы, шевелящейся в лунном свете. Добротная кожа импортных туфель собирается в тончайшую, будто из папиросной бумаги гармошку там, где подъём переходит в продолговатый носок с тупым концом. Раздаётся холостое журчание. Будто в сатураторную установку опустили копейку. Дощечки паркета там, где каблуки, делаются темнее, под ними что-то пузырится. Что именно, Лазарь никогда не сможет объяснить.

Один вид вьющегося по земле кабеля вызывает у некоторых людей состояние, близкое к припадочному. Они совсем не могут видеть змей. К сожалению, на змей некому пожаловаться. Пожилые плохо понимают молодых, даже если и те и другие пользуются одной маркой краски для волос, читают одних поэтов, тягают за шею разных гусаков, но совершенно одинаковым жестом.

Джеймс Браун был резковат для старших. Поэтому о нём не вспоминали, наблюдая, как подрастает новое поколение — ушастик без пола и племени, евреечка, толстячок, худая+пацифик=15, славянский тип, роскошные волосы и прыщи, первый срыв, черты лица теряют пропорции, уши оплывают, в голосе происходит расщепление — и вот уже девица-священник молотит кулаками в кабинку, где заперлась её мать, и хрипит, вытягивая сухие губы: «Где мои детские пластинки? Где мои детские пластинки?!» Мать, по-детски довольная удачным стулом, со смесью тревоги и удовлетворения на лице отвечает через дверь: «Ну, Машик, я откуда знаю, ну?»

То, о чём взрослые не сочли нужным рассказать детям, никогда уже не будет воспринято последними правдоподобно. Во многих семьях Джеймса Брауна узнают только тогда, когда он умрёт, и глупые журналисты начнут печатать обычный вздор, каким провожают у нас гениальных музыкантов Запада. Отчасти поэтому, когда Джей Би привезли в Москву, две трети зала были заполнены солдатами… и репродукторы зазывали людишек на эскалаторах «бесплатно сходить на его концерт». А как он пел!