Ребекка Серл - Популярна и влюблена

Песня меняется, и Райнер поднимает меня. Он кружит меня, очень быстро, и пока вся студия вращается, я сосредоточиваюсь на его лице. Он улыбается и что-то говорит, но из-за музыки и быстрых движений я его не слышу. Он ставит меня на пол и продолжает говорить, но я все равно не слышу его. Я вся взбудоражена: это адреналин и песни Мадонны. Краем глаза я вижу Джордана, прислонившегося к стене. Подперев подбородок рукой, он смотрит в камеру. Кто-то кружит возле него с расческой.

Райнер подходит ближе, и когда музыка затихает перед сменой песни, он опять что-то говорит мне.

– Я хочу тебя поцеловать.

Теперь я его слышу.

Плохие новости: все остальные тоже услышали.

В команде Scene все переглядываются, будто не знают, что им делать, и Сэнди с Уайаттом пытаются развеять обстановку. Они пересматривают видеозапись, пытаясь удостовериться, что слова Райнера невозможно расслышать.

– Продюсерам это понравится, – произносит Сэнди.

– А мне – нет. – Говоря это, Уайатт смотрит на меня, и я снова вспоминаю о нашем разговоре у меня в номере. Как он злился из-за того, что мы с Райнером сближаемся. Но сейчас я думаю, что он, возможно, был неправ. Я вдруг впадаю в дикое раздражение из-за того, что это так важно. Потому что то, чем я занимаюсь вне съемок, мое личное дело. Райнер и я – не Ной и Август, и если мы нравимся друг другу, что с того? Мы же не перестанем делать нашу работу. Я снова смотрю на Райнера, который стоит передо мной в ожидании хоть какого-то ответа. Ему наплевать. Он не переживает из-за Сэнди, которая суетится вокруг нас, или недовольных комментариев Уайатта, или людей из Scene , которые замерли наготове и пытаются понять, что дальше. Потому что это не их дело. Это наше дело. Я жажду сказать ему, что я тоже хотела бы этого. Я хочу, чтобы он поцеловал меня, больше, чем когда-либо чего-то желала. Хочу, чтобы он обнял меня и сделал так, чтобы это мгновение длилось вечно – запечатлел бы его, вместе с камерой.

Но меня что-то останавливает. И это не Сэнди и не Уайатт. Моя спина словно горит, и я понимаю, что Джордан тоже слышал. Я ощущаю его взгляд. И не могу объяснить, почему чувствую себя виноватой.

Я ничего не скрываю. Уайатт и Сэнди жмутся друг к другу, а команда Scene готовится к очередному снимку. В конце концов они притворились, что не слушают. Я понижаю голос, пододвигаясь ближе к Райнеру.

– Ты не можешь этого сделать, – шепчу я.

– Что? – говорит он. Он разглядывает мое лицо. Я закусываю губу.

– Ты не можешь говорить такое на работе. – Поднимаю на него взгляд. Я хочу сказать: «Не сейчас».

Лицо Райнера озаряет широкая улыбка.

– Рядом с тобой мне сложно себя контролировать, – говорит он. Он берет меня за локоть и проводит большим пальцем по сгибу. Рукам становится горячо, все внутри тоже пылает. – Но если ты этого хочешь, я могу попытаться.

С души падает камень, зато виски гудят. Делаю глубокий вдох, пытаясь успокоить свой взбунтовавшийся пульс.

– Огромная часть нашей жизни уже стала всеобщим достоянием. – Я машу рукой куда-то в сторону океана или что там сейчас находится.

– Все будет хорошо, – произносит он. Сжимает мои руки. Они кажутся такими надежными – будто только они удерживают меня на месте. Хмурится и говорит: – Обещаю.

– Больше никакого дурачества на площадке, – говорю я.

Он смеется.

– Мэм, вы меня оскорбляете. – Он убирает руки и в притворном ужасе прикладывает ладонь к груди.

– Я так и сделаю, если ты оскорбишь меня.

Райнер улыбается, и его лицо смягчается. Складки разглаживаются, вновь придавая ему дружелюбное выражение.

– Хорошо, – шепчет он.

Снова включается музыка, и Райнер подходит к Лилианне, чтобы поправить макияж. Я оглядываюсь и замечаю, что Джордан следит за мной. Он сразу же отворачивается. У меня такое чувство, что я потеряла все шансы на нормальные рабочие отношения с ним, которые могли бы у нас сложиться еще до того, как эти отношения начались. Моя мама говорила мне, что нельзя обладать всем на свете. Мир устроен по-другому. Похоже, она была права.

Ко мне подходит редактор журнала, женщина возраста моих родителей.

– Нам нужно сделать несколько снимков с тобой.

– Ладно. – Я бросаю взгляд на Райнера, он наливает себе кофе. – Позвать?..

– Никаких парней, – говорит она. – Только ты. – Она улыбается так, как обычно улыбаются люди из дорожной полиции. Улыбкой, которая говорит: «Я сказала вам все, что могла. Теперь, пожалуйста, заполните форму и перестаньте задавать вопросы».

Я киваю и усаживаюсь на огромную подушку в виде кекса. Она велит мне согнуть ноги и сдвинуть колени. Заставляет меня изогнуть спину, перекидывает мои волосы вперед, затем назад, и смотрит на меня с прищуром, словно я картина, а она не уверена, что я вишу прямо. Потом она сует мне в лицо ветродув.

– Можешь чуть-чуть наклонить голову влево? – спрашивает она. – Только голову, но не глаза.

Я пытаюсь понять, что это вообще значит, но к тому времени, как до меня доходит, камера приближается и щелкает не переставая. Мои глаза слезятся от ветра, и я всё время вытираю щеки и извиняюсь.

– Просто развлекайся! – говорит она.

Развлекаться. Точно. Я стараюсь. Улыбаюсь, смеюсь. Я пытаюсь дотянуться до этого чувства восторга и силы, которое ощущала всего лишь несколько минут назад. Широко распахиваю глаза и изгибаю губы идеальным полукругом. Но это не так просто, как тогда, когда мы снимались вместе. Все смотрят на меня, и я чувствую себя уязвимой, как будто это крошечное платье и вовсе исчезло под их взглядами, и я вдруг оказалась перед съемочной группой и коллегами совершенно голая. Я чувствую, как те двое смотрят на меня, взгляды словно соревнуются. Это их совместное воздействие слишком тяжело вынести.

Слава богу, в конце концов камера останавливается, и Райнера с Джорданом зовут обратно. Теперь мы позируем. Сначала я сижу, а они стоят по обеим сторонам от меня. Мы расположились близко друг к другу, все трое, фоном тихо мурлычет музыка.

Райнер приобнимает меня, и я склоняюсь к его груди. Потом мы повторяем то же самое стоя. Затем режиссер съемки жестом просит Джордана подойти поближе.

– Обхвати ее, – велит она. Я не отвожу глаз от камеры.

Джордан поворачивается.

– Привет, – говорю я. Мне кажется, это первое, что я ему сказала.

– Привет, – отвечает он. Его лицо в нескольких дюймах от моего.

Затем он тянет меня к себе. Быстро. Он пахнет мылом, душем, Dove . Запах такой специфический, что мне кажется – я снова в нашей общей ванной в Портленде. Той самой, в которой стоят резиновые уточки Аннабель и шампунь-антифриз моей сестры и в которой плохо работает слив даже после всех попыток отца его прочистить. Именно это заставляет меня растаять в его руках. Он кладет мою голову себе на грудь и крепко обнимает меня. Я не могу объяснить это, но в ту же секунду мне кажется, что я пластилин. Пластилин в чьих-то руках. Мягкий и податливый. Что из меня можно слепить что угодно. Кого угодно. Даже Август.