Салли Николс - На что способна умница

Мальчишку-посыльного с телеграфа звали Томми Паркин, в школе он сидел в другом ряду, наискосок от Нелл, и плевал ей в голову шариками из жеваной бумаги. В щегольской синей форме, начищенных до блеска форменных ботинках и синей фуражке он изменился до неузнаваемости. Резко постучав в дверь кухни, хоть она и была открыта, он объявил:

— Телеграмма для мистера Суонкотта!

Все домашние, даже Джонни, в изумлении уставились на отца Нелл. Но сам он, похоже, ничуть не удивился. Нелл показалось, что ничего другого он и не ожидал. На Томми Паркина он взглянул чуть ли не со страхом. Потом суетливо вскочил, взял у Томми коричневый конвертик и вскрыл его.

— Ответа не будет, — сказал он Томми, и тот ушел.

— Ну? — поторопила мать сразу после ухода посыльного. — Что там? Плохие вести?

Отец отдал ей телеграмму. Билл, Нелл и Берни сгрудились в кучу, чтобы тоже прочитать.

Телеграмма оказалась предельно краткой.

— «Мобилизация», — прочитала вслух мать. И в тревоге уставилась на мужа. — Эрик, что это значит? Эрик!

— Это значит, что мы теперь воюем.

Нелл и так знала: об этом все утро кричал мальчишка-газетчик, и миссис О’Фаррелл заходила спозаранку обсудить новость с родителями Нелл.

— Вот и призывают солдат запаса. Пора обратно в армию, старушка, — закончил он, не глядя на жену.

— Призывают! — ахнула мать. — Но тебе же нельзя! Объясни им, что ты никак не можешь, Эрик. Тебе шестерых детей кормить!

— Нет у меня выбора, Лил, — ответил мистер Суонкотт. Его лицо закаменело. — Дадут на сборы пару дней, и только. А если не явлюсь, будут считать дезертиром.

— Дезертиров расстреливают — да, папа? — вмешался Берни.

Отец не ответил. Он направился в спальню и вытащил из-под кровати семейный чемодан. Дот с плачем переползла к краю кровати:

— Папа! Папа, папа, ты что?

Мать закричала:

— Эрик! Как же мне платить за жилье, если ты уйдешь на войну? Армия за нас заплатит? Заплатит или нет? Ответь наконец, Эрик!

— Ты в Бельгию поедешь, папа? — спросил Берни.

Отец порылся в карманах и протянул матери что-то звякнувшее у него в руках. Мать уставилась на свою ладонь. На ней лежали три пенса одной монеткой и три монетки по одному фартингу.

— Это все, что у меня есть, милая, — сказал он. — Тебе придется продержаться, пока я не смогу прислать что-нибудь.

Мать перевела на него перепуганный взгляд. На ее заработки, даже если прибавить жалованье Нелл и Билла, семерых не прокормить, не то что обеспечить жильем. Это попросту невозможно.

Отец наклонился и поцеловал жену в лоб.

— Ты как-нибудь выкрутишься, детка, — неловко заверил он. — Ты же всегда справляешься.

И он открыл чемодан.

Объявление войны прошло для Ивлин незамеченным. Как и последние школьные недели. Как и ее восемнадцатилетие, давно запланированный выезд в свет, наступление германской армии на Париж и ее поражение на Марне, а также все ликование, крики на улицах, мобилизация, наспех сыгранные свадьбы с солдатами, уходящими на войну. На протяжении долгих недель она пропускала все происходящее.

Постепенно поправляясь, она узнала, что с ней случилось. У нее был аппендицит — по-видимому, довольно распространенное осложнение голодовок. Врач приехал к ним домой и прооперировал ее «прямо здесь, в твоей спальне, на столе из детской», по словам Кезии, которая сочла эту подробность самой захватывающей. Но операция прошла неудачно, вспыхнула инфекция, и одна тяжелая болезнь Ивлин перетекла в другую.

Естественно, это означало, что она была не в состоянии вернуться в тюрьму в положенный срок. А к тому времени, как она достаточно поправилась, правительство объявило по случаю военного времени амнистию для заключенных суфражисток. Узнав об этом, Ивлин вздохнула с облегчением и сразу же застыдилась. Вернуться в тюрьму она боялась больше всего на свете.

Прежде с ней никогда не случалось тяжелых и затяжных болезней, и это состояние ей не понравилось. Поначалу ей было так плохо, что она почти ничего не замечала, дни слились в сплошную мешанину жара, озноба, боли и непреходящего ощущения слабости.

В полубреду этих дней ей, как ни удивительно, нужны был не Тедди и не младшие сестры, а мать и мисс Перринг. Мисс Перринг, к которой раньше Ивлин относилась с легким пренебрежением, оказалась прямо-таки находкой теперь, когда она заболела. Гувернантка словно читала ее мысли и точно угадывала, когда Ивлин хотелось пить, или поговорить, или еще одно одеяло, или когда Хетти и Кезия утомили ее болтовней. Ивлин удивлялась самой себе: как мало внимания она уделяла этой женщине, с которой, в сущности, провела больше времени в жизни, чем со своими родителями.

— Где вы научились так замечательно ухаживать за больными? — спросила она однажды и услышала в ответ:

— Ухаживала за своей матерью, когда она умирала.

Ивлин с болью в сердце поняла, что за долгие годы знакомства с мисс Перринг ни разу даже не задумалась о ее семье.

Мать тоже удивила ее. Ивлин ждала, что на нее рассердятся за тюрьму, голодовку и суфражисток, но об этом мать ни словом не упоминала. Зато приносила свое шитье в комнату Ивлин, устраивалась рядом и читала ей вслух любимые с детства книги: «Записки Пиквикского клуба», «Пака с Холмов» и «Алису в Стране чудес».

Странно было попасть в тюрьму школьницей, а очнуться уже взрослой, в мире, охваченном войной. За несколько месяцев ее болезни жизнь изменилась до неузнаваемости.

Хетти и Кезия охотно просвещали старшую сестру, наперебой рассказывая ей обо всем: кто второпях женился, кто записался в армию, кто поспешил скупить чуть ли не всю продуктовую лавку в первый же день войны.

— По Хиту каждый день маршируют солдаты, — возбужденно рассказывала Хетти. — Солдат вообще повсюду много, куда ни пойди, как будто в армию взяли всех до единого. Кит тоже рвется, но папа говорит, что он еще слишком молод и должен сперва доучиться. Вот Кит и вернулся в Оксфорд, но всем говорит, что его уже призвали. Только трусы и негодные по состоянию здоровья не идут в армию, говорит Кит, и еще иностранцы. В колледже у него теперь полным-полно солдат, и на студентов они глядят свысока. В половине колледжей устроили или солдатские казармы, или армейские госпитали, как рассказывал Кит. Он продержался всего три дня, а потом вернулся домой и заявил папе: или он отпускает его в армию, или он будет торчать дома, пока его не отчислят из Оксфорда за прогулы. А папа все равно твердит, что он еще слишком молод, но разве девятнадцать лет — это «слишком»? По-моему, это ужас — видеть, как твой брат сидит дома, когда в стране чрезвычайное положение. Но ты же знаешь папу.

Кезия и Хетти воспринимали войну с явной восторженностью. Обе ходили на митинги в поддержку армии, и в скаутском отряде Хетти уже начали заготавливать бинты для раненых — с точки зрения Ивлин, несколько преждевременно.